– Ну, тут еще нужно учитывать и то, как сама собака встречает ваших гостей. Они, то есть собаки, как-то на уровне интуиции определяют, если можно так выразиться, «качество» человека. Бывают ведь случаи яростного неприятия собакой человека, и тут уж хозяину нужно как-то выходить из неудобного положения. – Алексей Николаевич улыбнулся и предложил: – Давайте мы как-нибудь поудобнее устроимся. Я уж в кресле, а вы рядышком на стуле. Вот как славно! – Алексей Николаевич почти утонул в своем большом старом кресле.

– Когда мне было лет одиннадцать-двенадцать, – сказал Саша, – я полтора месяца выхаживал щенка, которого мальчишки под электричку бросили. Прошел поезд, я побежал, смотрю – жив, только дрожит, распластался на песке между шпалами, голову от меня как-то под лапу прячет… Хотел я щенка на руки взять, а он дернулся, испугался, а сделать ничего не может, передними лапами шевелит, а задние обвисли, совсем не двигаются. Я заплакал тогда, и, знаете, как этот щенок смотрел на меня, маленький, дрожащий, а в глазах такая бездна дикого страха, отчаяния и безмерного горя. Я его мордочку, наверное, до конца дней своих помнить буду. Поднял я щенка, а он обвис у меня в руках и заскулил страшно и жалобно. Принес я его домой, кормил, ухаживал. К ветеринару носил. Он сказал, что у щенка поврежден позвоночник и вылечить его нельзя, предложил усыпить. Не дал я, опять домой принес. Жил он у меня в сарае в старой корзине. Вы знаете, калека был, а всегда по своей нужде тащил себя на передних лапах подальше от корзины. Полтора месяца жил, а потом исчез. Искал я, всех спрашивал и только некоторое время спустя узнал, что родители мои, видя, как я мучаюсь и нервничаю, отнесли его к ветеринару и усыпили. Сейчас я понимаю, что так и надо было сделать, а тогда плакал и искал, и до сих пор щенка этого люблю больше всех здоровых и веселых собак, которые были у нас после него. Родители тогда сразу же купили мне крошечного эрделя, так я к нему две недели не подходил, несмотря на то, что он мною явно интересовался, всячески со мной заигрывал и пытался утешить, облизывая мою понурую физиономию.

– Это всё, Саша, детская впечатлительность, хотя и я в свои шестьдесят с хвостиком тоже не могу спокойно слышать о различных мучительствах животных. Вот на днях прочел статью Николая Фотьева в газете о слепой, забитой людьми собаке и, верите, так расстроился, что всю ночь не спал. Алексей Николаевич резко встал, крупными шагами зашагал по комнате и продолжал: – Ходят еще по земле такие, с позволения сказать, человеки разумные. Посмотришь – человек как человек, а в птице поющей ничего, кроме куска мяса, не видит. Убивает не только для брюха, но и для продажи, а то и просто «для ради антересу»: «попаду – не попаду». Убьет и даже посмотреть не подойдет. Где уж такому втолковывать правило Редьярда Киплинга: «Убивай для пропитания, а не для забавы». Детвору звериную, которая еще толком и на ногах держаться не может, осиротить или убить ничего не стоит. Жил я в тайге, знаю таких. А кто виноват? Я виноват. Мое поколение виновато, те, кому сейчас 60–70 лет. Наши дети – наше горе, хотя если бы только наше. Земле плохо, зверью, птице плохо, рыбе плохо, всей земной радости плохо. – Алексей Николаевич раздраженно махнул рукой, сел в кресло и некоторое время молчал.

– Мне кажется, Алексей Николаевич, что лучше всего, если бы в нашей стране охрана природы и всяческих живых ее обитателей осуществлялась не судами, штрафами, арестами, а обычаями и традициями. Если буду журналистом, я об этом буду писать и писать.