– Для меня это наиболее приемлемый вариант.

– Для меня тоже. Вы знаете, что сказал хороший французский писатель Альфонс Доде в отношении выдержанных напитков: «Остерегайтесь старых вин: они мелют вздор». – Алексей Николаевич взял пакет, бумажник, извлек из него пятерку и уже в дверях повторил: – Знакомьтесь с книгами, поройтесь в них. Не знаю как для вас, а для меня это всегда было величайшим наслаждением. Только просьба: книги возвращайте на то же место, а то потом будет трудно искать то, что мне нужно.

После его ухода я подошел к стеллажам и, медленно переходя от секции к секции, стал читать надписи на корешках книг. Боже мой! Чего только тут не было! Книги Руссо и Неруды, Вольтера и Пришвина, Омара Хайяма и Грина, Кента и Маршака, Уитмена и Ахматовой, Монтескье и Солоухина, Хемингуэя и Роллана. Внизу на двух полках стояла мемуарная литература, полный Шекспир и письма Чайковского, Пушкина, Чехова, Левитана. В соседнем отсеке плотно пригнанные друг к другу, в одинаковых темно-зеленых переплетах разместились литературные памятники, среди них и Бэконовская «Атлантида». Ближе к окну в простенке стоял еще один стеллаж, правую часть которого заняли русские классики, а левую – книги о животных и растениях, написанные такими великолепными авторами, как Кусто, Бианки, Сетон-Томпсон, Верзилин, Пришвин, Гагенбек, Акимушкин, Рябинин, Лоренц, Халифсон, Даррелл и Чарльз Робертс. Две верхние полки под самым потолком были забиты этнографической

литературой и книгами о путешествиях Обручева, Гумбольдта, Стэнли, Ливингстона, Кука, Дарвина, Скотта, Миклухо-Маклая…

Глаза мои разбежались, я завистливо присвистнул и почесал затылок. Здесь, на полупустынном морском берегу Крыма, была собрана библиотека, которой бы позавидовал любой столичный библиофил.

С трудом оторвавшись от созерцания книг, я окинул взглядом небольшую комнату. У стены стоял узкий, покрытый пушистым верблюжьим одеялом старый диван. Над ним висел пестрый потертый коврик. В угол задвинут небольшой буфет, на верху которого безмятежно раскинул в стороны лапы керамический барсук. В другом углу у двери была импровизированная кухня: на высокой длинноногой скамье стояли электроплитка, заварной чайник, горка посуды, три всунутые друг в друга небольшие кастрюли. К двум ножкам кухонной скамьи были прибиты крючки, на которых висели сковорода, терка, картофелемялка, синяя щетка для мытья посуды и деревянная разделочная доска. «Кухня собственной конструкции», – догадался я.

У окна между двумя стеллажами стоял стол, на нем лежала стопка чистой бумаги, карандаши, ручки и пухлая папка с четко выведенной надписью «Журнальные и газетные материалы об охране природы». На стене у двери была прибита немудреная вешалка, на ней – пальто, шляпа, меховая вытертая безрукавка и на плечиках, обернутый простыней, вероятно выходной, костюм Алексея Николаевича. Внизу под вешалкой лежал стеганый клетчатый, судя по небольшим размерам, Агапычев матрац, около буфета в другом углу подле глубокого кресла разместилось точно такое же по цвету собачье ложе. Рядом с ними две до блеска вылизанные Греем и Агапычем миски.

В комнате ничего лишнего. От всего веяло устоявшимся, размеренным бытом одинокого человека, привыкшего к порядку и к тому, что любую вещь можно найти на том же самом месте, куда она была поставлена и день, и месяц назад.

В это время Грей радостно взвизгнул и застучал обрубком хвоста по полу. Агапыч приоткрыл глаза, поднялся и, сделав спиной одногорбого «верблюда», улегся на другой бок. В дверь протиснулся Алексей Николаевич с пакетами и бутылкой вина в сетке. Грей вылез из своего поддиванного убежища, подошел к Алексею Николаевичу и попытался лизнуть его.