– А мы тебе что говорили! – развеселились бесы. – Не двадцать, поди… Топай теперь, олух царя небесного!..

Становилось жарко, солнце припекало голову. И ему, седому, постаревшему за эту долгую зиму, мучительно хотелось пить. Но он не взял с собой воды, понадеявшись на свою солдатскую закалку. И подумалось с горечью: зачем жил? Какой был в этом смысл? Или его вовсе не было? Но он отогнал от себя грустные мысли. И вот, наконец, показался вдали поворот на Крестовую гору, отмеченный высоким каменным распятием. В груди Архипова шевельнулась давно забытая радость.

Он передохнул возле древнего изваяния. И еще километра три протопал он пешком, прежде чем открылась ему гора, сплошь покрытая крестами. Издали она была похожа на остров, будто парящий над лугом. Но, может, ему померещилось. А неподалеку – речка, тенистая, тихая, с песчаным дном. Ведро – в траве. И почему-то Архипову подумалось, когда он увидел это ржавое ведро, что деревья, которые поливал Андрей, зацвели. Молодыми листочками шелестела рощица. Тихо было здесь. Привольно.

Архипов умылся в реке. Испил воды. Взял крест, лопатку из рюкзака. И медленно, озираясь по сторонам, пошел к горе. И каждый его шаг будто ангел считает.

Немного оробев из-за своего разбитого лица, постоял перед Христом – у подножия горы. Вырубленный из дерева, Христос простирал руки к несчастным и к счастливым, к победителям и к побежденным. И Архипов, словно пропуск получил за то, что так хорошо подумал.

По деревянным мосткам он стал подниматься наверх мимо крестов, туда, где светилась на солнце белая скульптура Богоматери. Там, на пологой вершине, он установил свой крест. Закурил, обволакивая взглядом сотни, тысячи крестов, поставленных людьми на горе, в надежде, что Бог услышит их молитвы. И вдруг увидел фигурку Будды, стоящую в траве под православным крестом, увешанным католическими крестиками и четками, звенящими на ветру. Архипов почему-то обрадовался этой фигурке со следами, оставленными временем и стихиями. И вспомнил, да ведь он же «буддист»! Так он объявил сегодня утром Ромасу, своему соседу, когда тот прицепился к нему, – какому богу он поклоняется. И стало до слез ясно, почему «все мы братья», как говорил, умирая, Андрей. Да не было здесь, на горе Крестов, ни рас, ни народов, ни богатых, ни бедных, ни религий, ни партий. «Все это какой-то офигенный обман! – думал Архипов. – Ведь все мы умрем!». И гора ему об этом напомнила.

И Архипов посветлел лицом. Он это сам почувствовал, что посветлел. Муть в его сердце осела. Ум успокоился. И он ни о чем больше не думал. Ни о чем не жалел. А просто ступал по тропинкам, проложенным среди крестов, вслушивался, всматривался. И таинственный мир горы с грудами ржавеющих, гниющих и истлевающих на земле нательных крестиков, иконок, распятий, медальонов с ликами Спасителя утешал его. Будто гора заведомо скорбела и по его судьбе.

Гора Крестов

Архипов вернулся к реке, где стоял его Messenger.1 Так называл его велосипед Андрей за надпись на раме «War Is Over». Архипев присел на траву, достал из рюкзака бутылку красного вина, хлеб. И выпил за Андрея, который, казалось, смотрел на него с небес, улыбаясь своей милой улыбкой. А потом – за всех ушедших, убитых на войне, погубленных от голода, нищеты и политики, да и за всех живущих. Такое было настроение. Редкое, светлое.

С какой-то непобедимой уверенностью завинтил он зазубренным, как пила, ножом, гайку на педали. И медленно покатил к трассе. Странно, но педаль держалась. И мало-помалу Архипов стал забывать о поломке, думая о чем-то другом, хорошем. А когда вспомнил о педали, то впереди уже был виден костел Петра и Павла с красной верхушкой, похожей на карандаш. Архипов удивился, что гайка до сих пор держит. Но без особых эмоций. Бывает и не такое. И вскоре, сам того не заметив, замычал песню Джона Леннона «Представьте себе», радуясь весне, попутному ветру и непотерянному дню.