– Буду, буду осторожной, как мышка! – Вдруг приподнялась на локтях. – А ты меня не бросишь? Ты меня люби, пожалуйста, очень сильно. И к другим бабам не ходи. А то на тебя все пялятся – уж очень ты хорош, мой разлюбезный граф! Ну прошу, поцелуй меня. – И она, словно большая грациозная кошка, что-то мурлыкая, сладко потянулась.

Соколов взял руками ее голову, заглянул в лицо, поцеловал в нос и жестко произнес:

– Ты знаешь, чем тебе грозит провал? Немцы тебя надолго посадят в тюрьму или расстреляют. И фон Лауниц тебя не спасет.

Вера Аркадьевна глухо застонала.

– Он первым от меня откажется. Как я его ненавижу, какой он мелочный! Лучше погибнуть за час любви с Соколовым, чем до конца дней спать с постылым мужем. – Помолчала, поводила пальчиком по щеке сыщика, доверительно произнесла: – Когда ты рядом, я ничего не боюсь. Ей-богу! Ну а если что случится, ведь ты меня выручишь, правда?

Соколов подумал: «Это хорошо, что она пришла! Но женщина надежна только до той поры, пока любит. Кто это метко сказал: „Для женщины прошлого нет. Разлюбила, и стал ей чужой“? Ах, это Бунин вчера свои стихи в „Вене“ читал. Очень тонко подмечено». Вслух произнес:

– Конечно, сделаю все возможное! Но… не обольщайся. Я ведь не могу победить всю германскую контрразведку. Там очень умные ребята есть.

Он подошел к телефонному аппарату, соединился с Министерством внутренних дел. Отыскал Джунковского. Произнес:

– Владимир Федорович, срочно пришли Жукова. Пусть возьмет с собой необходимое.

Товарищ министра удивился:

– Вот как? Любопытно-с! Я сам с ним приеду. Не возражаешь?

– Буду рад, но не раньше, чем через час.

Джунковский рассмеялся:

– Чтобы не сочли за дезертира любовного фронта?

– Или за труса, отказывающегося от сладостной и триумфальной виктории.

Когда Соколов вернулся в спальню, Вера Аркадьевна с веселым хохотом повисла на его шее:

– Любимый, что-то пауза затянулась!

– Согласен. Пауза в любви должна длиться чуть дольше паузы на сцене! По новейшей системе Станиславского.

– Нет, по системе графа Соколова!

Когда Джунковский и Жуков прибыли в люкс, Вера Аркадьевна из спальни не выходила. Так распорядился Соколов. Едва взяв в руки список немецких фирм, которые вели разведывательную работу в Петербурге и с которыми работал фон Лауниц, Джунковский поднял вверх большой палец и тихо восторгнулся:

– Замечательно! – Он с чувством пожал руку Соколову. – Обязательно продолжай эту работу.

– Но я сегодня же должен уехать в Москву.

– Что делать! – шумно выдохнул Джунковский. – Дел нынче у нас много, а граф Соколов, увы, один. – Он кивнул фотографу: – Жуков, приступай.

Фотограф, полноватый, с артистическим шиком одетый мужчина, в накрахмаленной рубахе и шелковом галстуке, с коротко подстриженными усиками, уже успел сбросить на кресло казенное пальто с котиковым воротником и шапку. Теперь он доставал из обширного баула репродукционную камеру, магниевую подсветку и со свойственной ему назидательной манерой укоризненно обращался к Джунковскому:

– Сто раз говорил, чтобы деньги дали на пластинки для репродукций. Называются бромосеребряные коллодийные. Не дают! Хорошо, что своих пяток остался. Работать не на чем!

– Николай, хватит болтать! Снимай, да побыстрей! – строго прикрикнул Джунковский и начал осторожно разворачивать документы – германские государственные секреты.

Фотограф Жуков был замечательным мастером. Любопытна его судьба. Родителей он не знал, ибо был подброшен на порог нижегородского приюта. Когда ему было лет десять, он напросился на работу мальчиком к знаменитому фотографу с Осыпной улицы Андрею Карелину.