– Ну конечно, она жила во время Столетней войны. Вера Аркадьевна округлила глаза:
– Что, и вправду сто лет сражались?
– Хоть и с перерывами, но больше – с 1337 по 1453 год.
– А кто с кем воевал?
– Французы с англичанами. Жанна была французской крестьянкой.
– Ее убили?
– Ее сожгли на костре.
– Кто сжег?
– Англичане.
– Ах, дураки глупые! Это ведь очень больно, когда сжигают на костре. – Вера Аркадьевна нахмурила бровки, надолго замолчала, явно что-то обдумывая. Поцеловала графу шею, начала гладить маленькой теплой ладошкой щеку Соколова. – Скажу тебе, любимый, честно: я за Родину не могла бы погибнуть. Я вообще не понимаю, что такое Ро-ди-на. Российская империя? Но в ней кроме хороших людей живет столько плохих, которых я не люблю. Помнишь этого, который тебя хотел застрелить, а я ему бутылкой голову проломила в Поронине?
– Сильвестр Петухов?
– Он самый. Или маленький лысый Ленин со своими бабами – Крупской и Арманд. Они ведь тоже из России. Или убил великого князя Сергея Александровича – Каляев. Я должна за всю эту мерзость погибнуть, как Жанна д’Арк? Сражаясь против них – могу, да и то не хочется.
– Да тебя никто и не просит погибать, живи до ста лет. Станешь чулки вязать, внуков учить на фортепьяно и напишешь мемуары «В алькове с графом Соколовым».
– Знаешь, что Ленин делал? Он закрывался на задвижку в комнате с Арманд, а ключи нарочно вынимал из дверей. Бедная Крупская наблюдала в замочную скважину их любовные утехи, кричала и билась головой о двери. А эта парочка хохотала, словно в цирке веселились. Я сама была свидетельницей этих диких сцен. Откуда столько жестокости? И я должна за этих… погибать, и только потому, что они тоже родились в России? Никогда!
О любви
Соколов не ответил.
Тогда Вера Аркадьевна опять уставилась в него сумасшедшим взглядом и с каким-то восторгом произнесла:
– Но я могу погибнуть ради своей любви! – Вдруг ее глаза наполнились слезами. – Погибнуть ради любви к тебе, милый граф. Ах, какая была бы сладкая смерть – уйти с твоим именем на устах! Я так тебя обожаю. – И на сей раз она с нежностью поцеловала возлюбленного в плечо.
– Как ты узнала, что я в Петербурге?
– Очень просто! Я дала деньги в тех ресторанах и гостиницах, где ты бываешь, чтобы мне протелефонировали, как только появишься. Вот мне и сообщили сразу из двух мест – из «Астории» и из «Вены».
– И кто известил?
Вера Аркадьевна шаловливо улыбнулась:
– Свою агентуру не сдаю!
Она набросила одеяло на их головы и, прильнув к уху Соколова, прошептала:
– Я ведь теперь все про тебя знаю, ты полковник российской охранки. Сейчас кое-что скажу, а ты запомни: Германия скоро начнет войну с Россией.
Соколов сбросил с головы одеяло.
– Откуда у тебя такие сведения?
– К нам в субботу приходил с супругой Гельмут фон Луциус…
– Это советник германского посла?
– Ну да, Пурталеса… Поначалу они уединились в бильярдную, все там о чем-то шептались. А позже, за столом, водочки приняли, раскраснелись и уже вовсю спорили о сроках всеобщей мобилизации, об усилении агитационной и террористической деятельности в России и еще о чем-то. Да о той же мобилизации: дескать, надо сорвать новый призыв в армию в России. И в связи с этим что-то про Государственную думу вспоминали, про какого-то Малиновского… Я ведь не все слыхала. Меня постоянно болтливая Луиза отвлекала, супруга советника.
– А еще какие-нибудь, кроме Малиновского, имена упоминали?
– Да, Ленина, к примеру. Пурталес был недоволен, что германское правительство на него ставку делает, называл его «плешивым недоноском». А муж мой, наоборот, защищал Ленина, говорил, дескать, необходимо его активней субсидировать.