– Я тебя люблю! – и уже обращаясь ко всем: – А жизнь сыщику я спас, это точно. Я отговорил его лететь с Чеховским… – и, малость пошатываясь, отправился восвояси.
Шаляпин с некоторым изумлением и восторгом проговорил:
– Вот настоящий русский человек: и талантлив, и бесшабашен. Ведь сколько раз он летал с Уточкиным!
Градоначальник под облаками
Соколов взглянул на Джунковского:
– Владимир Федорович, а вы ведь тоже летали с Уточкиным. И как там, в небе?
Джунковский сделал руками движение, обозначавшее: этого не понять, это самому испытать надо! Но вслух произнес:
– Во второй половине апреля десятого года в Московском техническом училище открылась выставка по воздухоплаванию. Интерес у нас к воздухоплаванию, сами знаете, громадный. Одновременно с выставкой на скаковом поле Ходынки устраивали пробные полеты бипланов. Публики ходило много, а тут вся Москва собралась: «Ура, сам Уточкин летит!»
Признаюсь, мне давно хотелось в небе побывать. Я прикатил на Ходынку и к Уточкину:
– Сережа, жажду с тобой в небо подняться!
Тот в ответ самым обыденным тоном, словно в трактир к Егорову собрались на блины:
– М-милос-сти п-прошу! З-забир-райтесь сюда. Т-только крепче держитесь.
Биплан Уточкина был системы «Фарман». Весил он тридцать пудов, наибольшая скорость – чуть меньше ста верст. Передовая техника! И вот на глазах тысяч людей ваш губернатор полез на биплан. Восторг оглушительный и всеобщий! Я себя чувствую героем. Что тебе граф Суворов, овладевающий Измаилом! Но уже через минуту иллюзии развеялись: не герой я, а несчастная жертва.
Сотрапезники слушали, боясь дыхнуть, а Шаляпин прямо-таки впился взглядом в рассказчика.
– Уточкин сидит впереди, а мое сиденье оказалось сзади и выше. Взглянул – а там крошечное велосипедное седло. Упора никакого, ноги можно поставить лишь на тонюсенькие поперечные жердочки. С ужасом думаю: «А за что руками держаться?» Оказывается, за такие же ненадежные жердочки. Куриный насест в деревне видели? Так вот он по сравнению с этими жердочками могучая стальная балка. Размышляю: «А что, если на высоте, где мощный встречный ветер, жердочки моего веса не выдержат, в прах развалятся? Что делать, господи? Может, отказаться от этой глупой затеи?» Нет, думаю, срама такого не переживу. Лучше погибну героической смертью.
Уточкин орет, заикается:
«Ф-фуражку с-сымите! В м-мотор попадет, тогда…»
Не договорил он, а мне и так понятно. Заревел за моей спиной мотор, зачихал, сиреневый вонючий дым стелется, а аэроплан затрясся, как умирающий в агонии. И двинулся, двинулся…
Побежал самолет по Ходынскому полю, все больше скорость набирает, по кочкам подпрыгивает, только зубы лязгают. Ощущение дурное, кажется, вот-вот вылечу от толчка на землю. Вдруг – рывок, меня прижало к моей жердочке. И так плавно оторвались от грешной земли, так хорошо на душе стало! Только адски ревет мотор да ветер стремительным потоком норовит сдуть меня. День ясный, солнечный. Поднялись – вся Москва как на ладони! Храм Христа Спасителя золотом куполов блестит. На горизонте голубой лентой Москва-река к Кремлю жмется. Из домов обывателей мирные дымы вверх тянутся. Красота необыкновенная! И понимаю, что все сейчас головы задирают, на нас смотрят. Загляделся, про страх и жердочки вмиг забыл. Спускаться на землю не хотелось – так хорошо в небе.
Обиженный Шаляпин
– Выпьем за отчаянного Владимира Федоровича! – предложил Шаляпин.
– За такого знатного авиатора необходимо выпить! – засмеялся Соколов и обратился к ресторатору:
– Иван Григорьевич, почто голодом нас моришь? Закусок мало.
– Уже на подходе, Аполлинарий Николаевич! Эй, Порфирий, бочоночек с икрой черной сюда ставь, к ракам. Обратите ваше милостивое внимание на салат оливье – пальчики оближете. На горячую закуску рекомендую-с брошет из судака, хороши омары, а устрицы самые наисвежайшие, вот это – форшмак из рябчика…