Надо было давным-давно наплевать на все и прекратить всякие контакты с ней. И ни к чему было добиваться ее, и ни к чему было выяснять отношения – все одно бесполезно.

И было даже немного забавно, что это самое простое объяснение, эту самую очевидную причину своей грусти он с таким успехом вытеснил из своего сознания, что искренне недоумевал, пытаясь понять, отчего же он чувствует себя так плохо.

Он обернулся назад, и после непродолжительных поисков нашел ее на предпоследнем ряду. Она что-то записывала в блокнот, не поднимая головы.

И она была очень, очень красива, а ему было очень, очень мерзко от всего сразу – и от желания обладать ей, и от их вчерашней ссоры, и от того, что она предпочла ему другого; и, пожалуй, эти обстоятельства сыграли далеко не последнюю роль в том, что произошло дальше.

Снова повернувшись к лектору, который как раз закончил говорить об отступлении советских войск из Прибалтики и почему-то сразу перескочил к сорок четвертому году, Ян попытался отвлечься на его долгий, лишь изредка прерываемый короткими паузами монолог – и в этот самый момент Реймо заговорил о легионерах СС.

– Есть принципиальная разница, – говорил Реймо, – между германскими частями СС и Балтийскими легионами. Цели последних отличались от целей и идеологии германских эсэсовцев, поскольку они заключались в борьбе с большевизмом, в освобождении прибалтийских республик от всякой оккупации и в возвращении им независимости. По этой причине…

– Я могу задать вопрос? – неожиданно громко спросил Ян, бесцеремонно перебив его.

В аудитории повисла тишина; все теперь внимательно слушали их. Реймо, прервав свой монолог, какое-то время с удивлением смотрел на Яна. Затем, не демонстрируя совершенно никаких эмоций, ответил ему:

– Вопросы я предлагаю отложить до конца лекции. Осталось совсем немного.

– Боюсь, подходящий момент будет упущен. У меня короткий вопрос, – настойчиво повторил Ян.

– Пожалуйста, – после еще одной короткой паузы пожал плечами Реймо.

И Ян отложил в сторону ручку и бросил первый пробный камень:

– Вам известно, что Нюрнбергский трибунал признал СС преступной организацией? – спросил он.

Реймо недобро усмехнулся. Он сразу понял, что происходит.

– Молодой человек, а вам известно об особом статусе эстонских, латвийских и литовских легионеров СС? – ответил он вопросом на вопрос, копируя интонацию Яна.

– Мне известно, что приговор Нюрнбергского трибунала никогда не менялся, – парировал Ян, – в том числе, и в этой части. А об особом статусе, к которому вы апеллируете, говорилось в каком-то там американском документе, подписанном через несколько лет после Нюрнберга госсекретарем Макклоем. И никакого отношения к приговору трибунала этот документ не имеет.

– Вы знаете, я думаю, дело ведь не в документах, – снова усмехнувшись, сказал Реймо. – Вы, очевидно, не согласны с утверждениями, которые здесь прозвучали; так что, я полагаю, нет смысла нам вести юридический спор?

– Пожалуй, – охотно согласился Ян. – Я не согласен с тем, что эстонские или латвийские легионеры хоть чем-то отличаются от прочих эсэсовцев – даже если не принимать во внимание многочисленные факты конкретных военных преступлений, совершенных ими и на территории нашей страны, и за ее пределами – например, в Белоруссии. И я бы принял ваш аргумент о том, что они воевали за свободу и независимость своей родины, если бы не одно но – нельзя воевать за Гитлера.

– Они воевали не за Гитлера, – еще более недобрым, чем усмешки Реймо, голосом возразил ему кто-то сзади. И Ян сразу узнал этот голос.

– Они присягали ему на верность, – не оборачиваясь, резко ответил он. – Если ты прочтешь текст их клятвы, то убедишься в этом. Но дело ведь даже в не клятвах – они воевали на стороне стран Оси; неужели это так трудно понять? – с этим вопросом Ян обратился уже ко всем, обернувшись к аудитории. – Моя мысль здесь крайне проста, и заключается она в том, что ни при каких обстоятельствах – и ни с какими мотивами – нельзя было присягать на верность этому чудовищу и воевать на стороне рейха, поскольку никакие цели не оправдывают