Поликлиника – главный корпус в три этажа, позади белые блоки отделений. У входа висела табличка, золотая, как купол ютившейся рядом часовни: «Медицинская клиника «Надежда». В фойе толкучка, регистратура за стеклом, горшки с пальмами и фикусами, жалюзи на окнах. Голубая плитка на стенах гасила летнюю теплоту света, превращая здоровый румянец лиц в мертвенную бледность.

Антон проскользнул к пустому окошку.

– Мне к Корсакову.

– Вы кто?

Он назвался.

– Проходите, вас уже ждут.

«Корсаков Александр Николаевич, д.м.н., доцент кафедры онкологии и прочая и прочая…» Маститый тип. Антон уселся в кресло напротив врача и разглядывал десятки похвальных грамот за его спиной. В своем здоровье Антон был уверен.

Корсаков, с круглым лицом и наметившейся на макушке лысиной, наконец оторвался от бумаг.

– Я хочу вас похвалить, – улыбнулся он. – Раз в год вы проводите у рас полную диспансеризацию, в частности, сдаете тесты на онкомаркеры. Кстати, правильно делаете, редко кто следит за здоровьем столь тщательно.

– Вы за этим меня позвали?

– К сожалению, нет. Результаты ваших анализов вызывают у меня опасения. У вас рак, Владимир.

Доктор глядел в упор, ожидая ответа, но как на такое реагировать, Антон не знал.

– Этого не может быть, – осторожно ответил он.

– Вы Владимир Сергеевич Деникин?

Антон неохотно кивнул.

– Тогда ошибки нет. Но чтобы быть уверенными до конца, мы с вами сделаем снимки, и если что-то не так, заодно определим локализацию опухоли и дальнейший прогноз.

Антон не ответил. Чувство было такое, словно перебрал зелья: от бледных стен, халата Корсакова, выбеленного до рези в глазах и его толстых пальцев, без конца отбивающим дробь по столешнице, его выворачивает наизнанку.

Но ведь есть еще надежда? «Надежда»… Наверное, здесь у всех одно на уме.

Несколько часов Антон провел под аппаратами, изучавшими тело вдоль и поперек. Опасения подтвердились: грецкий орех в правом полушарии, слепой незримый убийца. Пятно на снимке казалось уродливым лицом палача.

– Вот она, родимая… Довольно внушительная глиобластома. Для скрининга распространения завтра натощак сдайте на фетопротеин, ПСА и общий анализ крови.

– Но как такое возможно? – перебил Антон. – Я же отлично себя чувствую.

Корсаков оторвался от снимка.

– Вас мучат головные боли?

– Скажите лучше, у кого их нет.

– Бывало ли у вас, что в голове вертится слово, а вы не помните, что оно означает? Когда слышите музыку, возникают ли в голове связанные с ней образы? Быстро ли разгадываете авторский замысел? Метафоры? Быть может, сами писали книги, картины, но бросили, посчитав, что воображение мертво? Давно ли вы мечтали?

Антон не знал, как отбиться от словесной бомбардировки Корсакова. Он давно не открывал книгу, не слушал музыку и ничего не создавал, не считая программ, подчиненных беспощадной логике. Но разве это нельзя назвать творчеством?

– Возможно, у вас проблемы с эмпатией, – продолжал доктор, – и вы предпочитаете держаться в стороне, ни с кем не сближаясь. Плохо распознаете эмоциональные сигналы, не понимаете скрытых мотивов, не чувствуете обман…

– Это какой-то бред! – взорвался Антон. – При чем тут вообще эмпатия? Всё у меня с ней в порядке. А насчет остального я всегда был таким, сколько себя помню.

– Порой опухоль развивается бессимптомно в течение многих лет и внезапно начинает стремительно прогрессировать. Лишь от везения зависит, обнаружат ли ее на ранней стадии.

Корсаков прав. Отец умер, встретившись с тем же врагом: поселившаяся внутри тварь сожрала его слишком быстро. Анализы, лекарства, больницы – тогда семья бросила целое состояние в топку бесполезных попыток уничтожить врага. Жить приходилось в долг. Месяцы кошмара – всё без толку. Хорошо, сестра Кира не помнит: крохотная была, а Антону уже не забыть, как ни пытайся. Отец, великого ума человек, профессор и чародей-математик, затухал сперва незаметно, и вдруг прямо на глазах истончился, угас и, в конце концов, сдался. И вот прошлое дотянулось костлявой лапой до сегодняшнего дня.