Тем временем остался позади центр, минивэн мчался по проспекту в сторону кольцевой.

– Куда ты меня везешь? – Антон взглянул на Брахмана и не узнал: поджав губы, тот не сводил с дороги глаз. Воротник потемнел от пота.

– Нужно уладить одно дельце, – задумчиво ответил приятель.

– Мог бы сказать, что требуется помощь.

Брахман вздохнул.

– Володь, то есть Антон… Ты не понимаешь… Я старался, чтобы до этого не дошло, спрашивал раз, спрашивал два, но ты бараном прикинулся… Как таких убеждать вообще? Зачем только подписался…

– Какой-то ты нервный сегодня, не суетись, – Антон отвернулся к окну и прикрыл глаза. Не хотелось впускать в себя раздражение, пусть оно пройдет сквозь него, не задев жизненно важного. Как бы то ни было, вскоре всё прояснится.

Они продолжали нестись к окраине города, избегая редких светофоров.

– А помнишь, как мы сидели в «Ломоносове»? – вдруг заговорил Брахман. – Там еще девчонки красивые танцевали на стойке.

Антон хмыкнул, поддавшись приятным воспоминаниям.

– Ты меня тащил на себе, адреса моего не знал и пристроил в машине. Пледом накрыл, водой отпаивал. До утра со мной просидел, пока я не проспался.

– Помню.

– Или вот, когда минивэн отжать у меня хотели. Ты вступился, пригнал на тачке и давай гудеть на всю улицу. Цыплята хвосты поджали, помнишь?

– Да помню-помню. Ты чего вдруг?

– Да ничего, накатило что-то, – разом потух Брахман. – Просто думаю, почему так? Ты знал-то меня от силы недели две.

– Так было правильно, – ответил Антон, и Брахман до конца пути не проронил ни слова.

Впереди, чуть правее трассы маячили голубые тенты – палаточный лагерь беженцев. В районе Черной реки таких было три. На деревянных кольях, врытых в мокрую после ливней землю, трепыхалась полосатая лента: красный и белый. На веревках сохло белье, под ним бегала малышня, старики грелись на быстро тающем солнце. У людей оттенки кожи от сливочно-белого до шоколадно-медного. Народу много и все при деле – лишь бы не оставаться в тесных палатках, где братья по несчастью и чужаки, с которыми приходится делить кров.

В сторонке, как на продажу, неровным рядком выставлены автомобили. Забиты барахлом по самую крышу – всем, что удалось перевезти через границу.

Поток беженцев хлынул чуть больше года назад – сначала на юг: в Ростов, Краснодар, Астрахань. Непривычные к холоду греки, испанцы, французы испугались морозов. Но земля не резиновая, пришлось двинуть севернее, а финнами и шведам, потомкам викингов, сам Бог велел ехать в Питер. Разбрелись, потихоньку осели, но мало кто обрадовался такому соседству: оппозиция обвиняла власть в бесхребетности и грозила повторением европейского сценария, прочие, наоборот, возмущались тому, что людей загнали в резервации, словно скот. Вдобавок в лагерях плодилась зараза – город теперь сканировали тепловизорами, а полиция любого могла выдернуть из толпы и шлепнуть в смартфон метку: «На изоляции».

Приезжие молча терпели и, пока росли столбики малобюджетных многоэтажек, ютились в палатках, искали работу, иногда поворовывали, а маленькие разноцветные европейцы бегали по дальним окраинам и набухавшим мусорным кучам, перемазанные в грязи. Таковы дети: им всё – игра.

Брахман свернул с трассы на проселочную дорогу. Машина буксовала, проваливаясь в размытую ливнями мягкую глину, скакала по ямам, как ретивый теленок, отчего глаза всё-таки пришлось открыть и вцепиться в ручку двери.

Наконец Брахман притормозил у облезлого ангара – полузарытой консервной банки: «Вот мы и дома». Из дверей донеслась крепкая ругань.

Антон неохотно зашагал по щебню вслед за приятелем. Голоса в ангаре тут же стихли, оттуда с опаской выглянул мужик неприятного вида: тощий, половина уха то ли отрезана, то ли откушена, то ли вообще отстрелена. Антон врос в землю.