Прага нашу не примет солдатскую догму,

она будет нам припоминать наши танки,

вот поэтому ты доедай сладкий йогурт,

вот поэтому ты забирай свои тапки!

Время трудное. Может быть, через столетие

мы помиримся все. Даже те. Даже эти.

Михаил Александрович – правнук писателя,

кто стремится музей воссоздать в нашем городе

с оговоркой на вечность, на коей глаголите,

всё исполнится обязательно!

8.

«Задрожал пароход, шевельнулись колёса,

зашумела внизу вода…»

Раньше ездили так по реке вдоль откоса,

это небо – всегда,

эта Волга – всегда,

глаз татарский взирающий косо!

Есть одна только воля – железная плеть,

и острог – купол башни да красная стенка.

А в тюрьме, мой писатель, извольте сидеть,

как Ульянов, как Горький и как Короленко.

Прочитаю, и горло мне сводит от спазм,

словно Плач Ярославны рождается в вечность.

– Дайте руки и, чтобы обнять, дайте плечи,

я такое прочла, чем острог был для вас.

Как штрафбат на войне, эмиграция лучше,

затравили, как будто зверька, тьфу, тьфу. тьфу,

«Задрожал теплоход», плавать словно по суше…

Вам в Стамбул, чтоб спастись.

Нам на отдых – в Стамбул!

А ещё помню, что в нулевые, лихие

за шмотьём туда ездили, ибо базар

нас спасал от бескормиц и Айя-София

нам глядела вослед из страны янычар!

Глаз османский косил один, а второй – жёлтый,

словно меч ассасинов, султанской грозой

был прикрытым слегка.

А мы шли – толпы, толпы,

ибо тьмы нас и тьмы, возвращались домой.

Прочитала всю книгу, пока добиралась,

я в каюте читала, на палубе и

пока ехала в поезде, (помню лишь тяжесть

я баулов и сумок китайских своих!)

Интернет просто глючил. На станции глючил,

по-пацански, по-детски влюбилась я в вас,

неужели так мучить больших и могучих?

Не хочу быть писателем! Но нарвалась.

«Задрожал пароход, шевельнулись колёса,

зашумела внизу роковая вода…»

Но Россию тогда вы, бросая, не бросил,

и она вас не бросила бы никогда!

Есть тлетворная связь, как на Праге жениться,

и в кровати барахтаться ночью и днём.

Маяковский сказал то, что кровь – не водица,

и себя застрелил…

Да гори всё огнём!

Перверсии времён «маньякального» рая

и космизм писем Миртова – твёрдый металл.

…Говорят, что поэты не умирают.

Значит, также писатель не умирал.

9.

Ах, Россия, далёкая, солнышко, лапочка!

Как о ней можно плохо сказать? Вырви рот.

Ты же просто уехал, забрал свои тапочки,

а она не уехала – в сердце живёт!

Эмигранты – писатели, белогвардейцы,

эмигранты – Деникин, генерал-лейтенант.

Кто-то смог застрелиться, убиться, повеситься,

кто-то вместе с собою увёз свой талант.

Я последнее время ни о чём не могу думать:

эмигранты первой, второй волны.

…А сейчас я хочу съесть кусочек лукума,

а сейчас я хочу дорогого парфюма,

я их жизнь хочу видеть не со стороны.

А в разломе страны. Да, мы были в разломе,

но сейчас собираемся в крепкий кулак,

я —

за армию, флот.

Я – за то, чтобы помнить,

помнить только хорошее, а не бардак:

не бескормицу, ни как мы все побирались,

не беспомощность наших отцов при разделе,

не про этих бомжей и воров на вокзале,

не про Натку-давалку на самом-то деле.

А про то,

что мы – этот кулак огроменный,

Честный, русский, удалый и богатырский!

Я хочу, чтоб скорее пришло примиренье,

а не этот Мазепа, предатель и сырский.

А на самом-то деле нет рая! Ну, то есть,

может быть, где-то есть, но не здесь на планете.

В ворохах книг, статей и эссе живу, роясь,

как они, наши предки, в своих лихолетьях.

Кровь и боль, пот и кровь, гниль да хворь, тленья запах,

вой волчицы, плач волка, ну, хватит, бабахать!

Люди первой волны были просто другие

по сравнению с нынешними – чище, лучше.

Письма Чирикову – они круглые с дыню,

пахнут дымом! – пишу.

Словно вижу я лучик.

И скучаю. А всё-таки рай был возможен!