Тут все зашевелились. Мы подхватили рюкзаки и драгоценные запечатанные пакеты с заказным стеклом и устремились ко входу в хобот. Милые турецкие аэрослужащие отрывали корешки посадочных талонов, вокруг звучала привычная женская русская речь. Все было как на родине.

…Мы уселись в кресла «Боинга-737». Колени девать было некуда, а впереди было шесть часов перелета к экватору. Мы с Сергеем мрачно посмотрели друг на друга и прокомментировали работу американских авиастроителей.

– О, русские! – обрадованно сказали сзади. Симпатичная рыжеволосая девушка с искренней радостью смотрела на нас сквозь брешь между креслами. Видимо, она все еще побаивалась иностранцев.

Свет в салоне погас, и мы взлетели. Начинался уже третий перелет за эти нескончаемые сутки. Где-то в далеком Иркутске продолжалось празднование 95-летия родного университета. Но это был уже другой мир.

В темном самолете светились (кое-где) экранчики мониторов на спинках кресел. Я не стал смотреть очередной фильм и вывел на монитор карту полета, где периодически переключались картинки с изображением нашего лайнера, медленно ползущего сначала над морем, а потом над Африкой – вдоль долины Нила, вниз, на юг к экватору. Десятью сутками позже, когда мы летели тем же маршрутом назад в Европу (на этот раз днем), внизу от горизонта до горизонта простиралась мрачная серо-коричневая пустыня. Без признаков жизни. Сейчас же под крылом «Боинга» наблюдалась полная темнота. Ни огонька не было видно в пустыне. Чахлой, естественно, и скупой.

К сожалению, не получается у меня спать в самолетах (в отличие, скажем, от Димы Семенова, которому нужно только сесть и пристегнуться, чтобы немедленно приступить к компенсации хронического многолетнего недосыпа).

А потом внезапно произошло то, что в просторечье называется «мне поплохело». Не знаю, почему. Ненадолго – вскоре организм восстановил полноценное функционирование, я даже Сергею ничего не сказал. Может быть, сказались нервотрепки предыдущих дней. Может быть, проявились сутки без сна – а возраст-то уже не тот. А может быть, было это гнусное действие таблетки, которую я выпил вчера рано утром перед выходом из дома в Иркутске. Таблетка называлась мефлохин. Это жуткое жгучее снадобье, обильно запивая водой, надлежало начать принимать за неделю до попадания в места обитания малярийных комаров, пить по таблетке раз в неделю и завершить прием спустя четыре недели после покидания означенных мест. Перечень побочных действий препарата оказался огромным, включая потенциальную анафилаксию и многие другие приятные неожиданности. Читать этот список я не стал, поскольку стремительно нарастало желание эту гадость не пить никогда, а значит, не ехать никуда.

Во время одного из организационных собраний, протекавших обычно за чаем по вечерам в обсерватории ИГУ, Михаил Меркулов убедительно и доходчиво поведал нашей мрачно внимавшей компании о том, что же, собственно, делает с кровью несчастного человека возбудитель малярии, попавший в нее с укусом москита. Я отношусь к разряду тех людей, которым такие вещи слушать нельзя (мои близкие это хорошо знают). А когда Михаил эмоционально воспроизвел нам пассаж о желтой лихорадке (кульминационный фрагмент звучал так: ежегодно ею заболевают в Африке сто восемьдесят тысяч человек, из которых умирают тридцать. Тысяч, естественно). Затем последовало извещение о заболевших СПИДом. Их в Африке, согласно каноническому тексту легенды, тоже тридцать, но на этот раз – процентов. От общей численности населения. Радостная для нас весть заключалась в том, что в Кении заболевших СПИДом все-таки меньше – около двадцати восьми процентов.