Нынче же ситуация и вовсе сложилась аховая: и «мурцовка», и «кока с сокой» одновременно были заказаны единственному сы́ночке к неминуемому распитию в недалёком будущем.

«Достали! До дисбаланса в организме!» – мысленно орал Александр, шагая по улице. Сколько раз из-за всей этой домостроевской хрени он оказывался в центре насмешек сверстников!

Вспомнилось, как в десятом – выпускном! – классе ему и Лёшке с Наташкой – троице самых толковых школьных рисовальщиков – комитет комсомола поручил к торжественному вечеру нарисовать ордена, которыми Родина наградила к тому времени Всесоюзный Ленинский. Изображения требовались размером в ватманский лист и, понятное дело, максимальной схожести с оригиналами.

Оставшись после уроков, а учились они тогда первое полугодие во вторую смену, «плакатная группа» тщательно зашторила в классе окна, хотя вечер и так густел. Старательный Лёха, дабы обеспечить полную темноту, опустил даже светомаскировочные шторы из толстой чёрной бумаги (тогдашнее нововведение по линии гражданской обороны, порождённое непростыми отношениями Отчизны с южным соседом).

Кромешный мрак позволил эффективно изготовить абрисы будущих шедевров: контуры орденов и составляющих их элементов перевели с первой страницы комсомольского билета на белые ватманские листы посредством эпидиаскопа. Потом взялись за тщательную раскраску с максимальным соблюдением полутонов, особенно на лике великого вождя. Понятно, что процесс подзатянулся. Вышли мастера кисти на широкое школьное крыльцо с радостным чувством исполненного долга и – тут же оказались под конвоем родителей Александра и школьного сторожа.

В густой октябрьской темноте в лицо ударили сразу два фонаря. Мощный железнодорожный – отца и дохлый – сторожа.

Но это полбеды. Оказалось, что вечерняя временна́я граница уже час как Александром нарушена, о чём всех громогласно тут же оповестил Шишкин-старший.

Хуже того, здесь же, так сказать, «по горячим следам», арт-троица была подвергнута перекрёстному допросу: чем это они занимались в пустой и тёмной школе?

Рисовальные объяснения не прокатили. Сторож разве что крест не целовал, заверяя Шишкина-старшего, что ещё полтора часа назад, когда по домам отправились самые терпеливые учителя и самые нерадивые школяры, которым педагоги дополнительно вдалбливали после уроков в головы недопонятое, он самолично, бдительно и ничем не отвлекаясь, обошёл здание внутри, а потом снаружи – и ни души, ни огонька.

Горе-художники, ошарашенные натиском Шишкина-старшего и категоричностью заявлений сторожа, совершенно забыли про опущенные чёрные занавеси на окнах и только растерянно мычали. А Наташа плакала, потому как мадам Шишкина в её адрес и вовсе высказалась недвусмысленно.

Понятно, что поутру Шишкин-старший гремел уже в кабинете директора. Конечно, ситуация быстро прояснилась, но и кратковременного периода её прояснения хватило для распространения всей этой истории среди старшеклассников. Над столь ревностно опекаемым родителями Шишкиным ржали все восьмые, девятые и десятые. Ржали, правда, недолго. А вот последовавшая за всем этим трагедия…

Наташа, умница Ната, с бездонными серыми в зелёную крапинку глазами и длинной, толстой русою косой, доселе благосклонно позволявшая Саше после уроков нести свой портфель аж до дверей квартиры, дочь майора пограничных войск, умница и красавица, в которую Шишкин-младший был влюблён по уши, категорически возненавидела своего кавалера на все оставшиеся полгода школьной жизни. Даже выпускной вечер – эта волнительно-волшебная увертюра якобы вступления в якобы взрослую жизнь – проехал для Александра как-то бестолково и смазанно.