Утром он пожаловался Белову на всё это несовершенство.

– Погодите, – ответил тот, глядя куда-то поверх времени, – придёт и к нам хайтек.

Пытался дуть ветер, но его смаривало, и всей силы хватало на то, чтобы поклонить Иван-чай, местами густо приветствующий плывущих. В заводях раздавались чугунные всплески. Река вяло текла по среднегорному плато, то подпускающему болота, то обнажающему скальные останцы. Они ещё почти не участвовали в реке, следили молчаливым дозором.

Несколько флегматичных коршунов парили в вышине, тихо покачиваясь. Они делили небо на концентрические сферы влияния, при этом не сближаясь и не обращая друг к другу надменного взгляда, – их крылья только изредка с удивлением вздрагивали, поднимая повыше. Завидев людей, они вырисовали несколько напряжённых фигур, слегка смещая и сминая свои круги, потом один коршун отделился и полетел за байдаркой; другие пропали.

Вкрадчивое течение иногда без видимых причин сбивалось и переводило стрежень от берега к берегу. Белов, однако, не перерезал струи, превращая её в долларовый символ цели, а следовал всем причудам реки с изворотливой точностью, словно это был единственный путь, по обочинам которого колыхалась пропасть… Благодаря этой тонкой заботе течения, Зуев стал ловить ощущение скорости, которое накануне лишь подступало, а в первый день не явилось совсем. Ощущение было соотношением усилия и отдачи и поначалу опомнило в нём те недели перед соревнованиями, когда он, войдя в хорошую и злую форму, клал в нос байдарки, своего изящного светло-маренгового «Эльфа», восьмикилограммовую гантелину и гонял с этим привеском мучительные отрезки, чтобы потом, выйдя на старт, освободиться и полететь. Теперь – они ещё не летели, но уже что-то лишнее убралось, боль вытаивала, и появлялась правильная лёгкость: мышцы схватывали скорость как гармонию. Уму это не вполне соответствовало, потому что даже с течением они шли вдвое медленнее спортивной одиночки, – но то было давно. Не обманывает ли он себя? – однако чувство слитности наплывало несомненно. Тело, весло, партнёр за спиной, вода – всё было одним и тем же, цельным, сообщённым в каждой детали, так что не нужно было ничего преодолевать, а движение совершалось связно и естественно, как дыхание. Оставалось только чутко удерживать этот единый ритм, который, увы, был пока пунктирным и часто терялся…

Они плыли без фартуков, убедившись в нежности к ним реки; солнце с утра было впелёнуто в белёсую бумазею, – и Зуев снял майку. Занятый своими ощущениями, он размахался вовсю, позабыв следить сзади.

Белову сейчас приходилось тяжело, но он с удовольствием смотрел на спину напарника, забрызганную веснушками возраста. Впрочем, он тут же вспомнил, как недавно… или наоборот, давно, ведь для всех существ лета это было более полужизни назад, как смеющийся палец пересчитывал веснушки на его собственной шее. Ему стало тепло и щёкотно это вспомнить, он мотнул головой, стряхивая примостившегося слепня, и подумал, что можно замахнуться на первый приз, тем более спина Зуева работала как точный металлический механизм. Но тут же осёк себя.

Спина, в самом деле, протягивала, словно штамповала, гребки: Зуев самозабвенно считал до тысячи. Дельта веснушчато поигрывала, а косые мышцы половинками насыщали рельеф, – при каждом гребке снизу вверх пробегала узловатая волна, на долю секунды железно застывала и откатывалась. Руки при этом словно не двигались, влитые в торс, и лишь в самом конце, когда лопасть проходила бедро, резкий коршуний сгиб локтя переменял положение рук, и веер капель осыпал деку оранжевой дробью.