Что же до Найта, то он избежал роковой гибели благодаря веревке, которую в отчаянии соорудила Эльфрида из нижних юбок. Этот эпизод послужил поворотным моментом романа: он символизировал перелом в отношениях между посрамленным мужчиной и яркой женщиной. И читателя не интересует, случилось ли это на самом деле, потому что событие неразрывно связано с самой тканью повествования.

От утесов Бини я взобрался вверх по крутому склону к точке Файр-Бикон (Fire beacon point означает буквально «точка сигнального огня»), на дикий крутой обрыв, с которого виден весь Герцинский берег. Может быть, его так назвали по одной из многочисленных сигнальных вышек, расставленных здесь когда-то, чтобы предупреждать о приближении Армады. Сейчас здесь только скамейка, поставленная в память о некоем Поле Херде, но я благодарен родственникам мистера Херда за возможность посидеть и отдышаться. Теперь я направляюсь в сторону от берега, по старой тропке вдоль каменных межевых оград. Я хочу взглянуть на приходскую церковь Св. Джулиота, которую реставрировал Гарди. Она стоит, уютно скрытая склонами холмов; прямо от задней ее стены бежит через поля тропинка, вокруг лениво пасутся овцы. Несмотря на пасторальные пейзажи, в самой церкви Св. Джулиота и даже в ее приземистой башне с бессмысленными зубцами чувствуется что-то уныло-прямолинейное, викторианское – возможно, винить нужно Гарди. Такому пейзажу полагалось бы иметь что-то более выдающееся, под стать здешним историям. В конце концов, Гарди сам писал, что «место всегда служило ключом к событиям в моей жизни»[5]. Церковь будто бы не воздает должных почестей древнему и наверняка святому месту. На церковном кладбище похоронены несколько Джоллоу – может быть, производные от Джулиот, – подобные семьи вскормила сама местная земля, они часть этого края, как пригнувшийся под ветром утесник. Внутри церкви висит объявление, что почти весь церковный инвентарь украден. Мне здесь нечего делать.

Уже уходя, я вдруг замечаю кельтские каменные кресты. У церковных ворот, словно в карауле, стоит грубо вытесанная колонна в человеческий рост с диском наверху; на такие обычно ставят бюст, здесь же на диск водружен примитивно сработанный крест. Кресты вытесаны из гранита, тогда как могильные плиты выполнены из сланца. Эти кресты будут стоять еще долго и после того, как сотрутся каменные имена Джоллоу, а сами могильные плиты превратятся в забытый прах. Гранит рожден магматическими выбросами из недр Герцинских гор. Может быть, гранитные блоки везли из Бодмина или Дартмура, но в любом случае каменотесы знали о прочности камня. Каждый памятник есть свидетельство масштаба геологического времени, напоминание о долговечности камня по сравнению с человеческой жизнью. Каждый памятник – это перекресток, где человеческий труд столкнулся с тектонической историей, с той же самой историей, которая поместила вымышленного трилобита Гарди на утесы Бини. Дискообразная вершина креста – словно магическая замочная скважина, через которую видны папоротниковые леса и двоякодышащие предки амфибий. Может быть, именно за этим я добирался сюда холодным ноябрьским днем из Боскасла. Я смотрел, как ледяные капли стекают по лишайнику, который только и способен выжить на каменной гранитной поверхности, и ощутил неожиданный трепет перед этим несокрушимым гранитом, наблюдавшим шествие трилобитов по мелководью исчезнувших океанов.

Если существует любовь с первого взгляда, то я влюбился в трилобитов в четырнадцать.

Юго-западная оконечность южного Уэльса образована полуостровом Сент-Дэвидс. Он выдается к западу и подобен миниатюрному Корнуоллу, где Гарди нашел свою любовь. Как и Корнуолл, это край внушительных древних утесов, хотя материковая его часть плоская и невыразительная. Вдоль берега тоже встречаются небольшие круглые бухты с названиями вроде Солва и Аберкасл и бывшими некогда глухими рыбачьими деревушками; в наши дни дома здесь штукатурят, чтобы придать грубому камню цивилизованный вид. Но утесы как были дикими, так ими и остаются, и видны те же перевитые складки пластов, что и всюду в Корнуолле. Словно на параде, одна за другой выставлены вдоль берега горные свиты, каждая своего цвета и фактуры: вот массивные желтые и розовые песчаники, будто ребра, погруженные во взбитую пену; вот группа изломанных темных сланцев, зигзагом прочертившая утесы, точно безумная гармоника. В заливе Карфай яркие красные сланцы смотрятся неуместно нарядно в тусклом мире геологии. Все эти каменные образования гораздо древнее своих корнуоллских соседей. Их датируют кембрийским периодом, самые старые сланцы сформировались из осевшего на дно глинистого ила еще раньше – около 540 млн лет назад. Эта дата уносит нас к началу начал – ко временам, когда на суше еще не появились растения и еще не существовало ни одного вида позвоночных животных. И все же в том новом мире уже существовали свои наблюдатели – трилобиты. Им было на 200 млн лет больше, чем вымышленному трилобиту Гарди (или, лучше сказать, его реально существующему собрату), а это временной промежуток в 100 раз больший, чем все мимолетное существование человечества. Именно кембрийский период меня и заинтересовал в ту пору моей жизни, когда голос мой из баритона то и дело превращался в предательский фальцет. Мои сверстники обнаружили существование девочек, я же обнаружил трилобитов.