Сели на троллейбус и поехали к Белорусскому вокзалу. Первым было кафе «Охотник». Там закусили бутербродами с медвежатиной. Мясо хоть и жёсткое, но экзотика! Двинулись далее, позволяя себе на закуску самые изысканные деликатесы.

Шли долго. И вот финишная точка – кафе «Марс». Выпили, закусили сёмужкой. Зигзаг получился многокилометровый.

– Ну всё, Василий! Теперь я хочу домой, в милую Рязань. Ты полетишь со мной?

– Полечу.

От Москвы до Рязани в то время летали лёгкие самолётики «Пчёлка» чешского производства – без особого расписания: если набиралось на рейс не менее четырёх пассажиров. А их только двое! Что делать? Маркин выкупает четыре места, и «Пчёлка» поднимается в небо. На борту добавили ещё немного из закупленного «на всякий случай». А в Рязани… ехать некуда: Маркина выгнала жена, и обретался он на старом дебаркадере полулегальным способом. Взяли такси, поехали на Оку. Дебаркадер чуть покачивался на волне и охотно распахнулся перед покачивающимися поэтами. Переночевали на узеньких шконках, а наутро решили махнуть в Константиново: душа просила есенинских просторов и свежести. Два дня прогостили в Константиново и вернулись в Рязань, где погрустневший Женя Маркин посадил Василия на электричку до Москвы.

Дружба эта длилась бы годами, если бы не одно обстоятельство: Рязанская писательская организация под руководством Василия Матушкина исключала из своих рядов Александра Исаевича Солженицына – как злостного антисоветчика и диссидента. Нужно было стопроцентное голосование, а Маркин упёрся, сказал нет. Его сломали обещанием двухкомнатной квартиры, чем и наскребли сотый процент. Московские друзья отвернулись, не простив отступнику предательства.

Позже стали известны покаянные строчки Маркина:

…Рассказать Услугиной об этом макеевском приключении я просто не успела. С утра нам объявили, что вечером состоится приём у первого секретаря Компартии Казахстана Динмухамеда Кунаева. Женщины принялись осмысливать туалеты, а у меня самое нарядное – светлое хлопковое платье, переделанное из импортной ночной рубахи. Ушила в талии, поменяла пуговки, приспособила плетённый из шёлка поясок.

Нарядилась и пошла, уверенная, что никто не определит истинного назначения рубахи в мелкую сиреневую искорку.

Банкет оказался фуршетом – очень, кстати, изысканным и вкусным. Чёрная икра была точно! Понравился и Кунаев – высокий, приглядный, в чёрном костюме. Говорить тост и читать стихи мне не пришлось. За всех отдувалась самая знаменитая из нас – Римма Казакова.

Я заметила, что весь вечер она пристально поглядывает в мою сторону.

На лестнице, когда уходили с приёма, Римма Александровна взяла меня за локоть.

– Слышь, Тань, ты чего в ночную рубашку вырядилась?

– С чего вы взяли?

– У меня такая же, только в зелёную искорку.

– Было бы хуже, если бы обе пришли в одинаковом. – И захохотали.

А наутро всех разделили по группам и повезли в аэропорт: кому в Кокчетав, кому в Караганду, кому в Целиноград… К моему счастью, я попала в целиноградскую группу. Со мной летели ещё четыре человека. Помню адыга Исхака Машбаша и двоих ребят из «Литературной газеты» – Аристарха Адрианова и фотокора Володю Богданова. Нас встретили на новеньких «Волгах». Всю дорогу по просьбе Аристарха я читала свои и макеевские стихи вперемежку. Тогда Аристарх сказал:

– Вот бы хорошо издать книжку-перекличку: его стихи – твои стихи, его стихи – твои стихи!

Идея казалась невероятной, слишком красивой, чтобы быть досягаемой. И что вы думаете! Пройдёт больше двадцати лет, и такая книжка выйдет. Мы её назвали строчкой из стихотворения Василия «Наверное, это любовь…»