Путник бросился в воду, с шипением поглотившую его, а когда вынырнул – боль стихла. С ужасом он заметил, что лишился правой руки. И тут догадка, словно молния поразила его. Забыв обо всём, аргвал наспех выудил из воды с дюжину золотистых плодов, кинул их себе в рубаху и бросился бежать…

Нескоро заметили сатдуны бегство пленника, а теперь ещё и вора. Когда они спохватились, ему уже удалось ускользнуть.

Пивси помолчал, уставившись в землю, а затем продолжил:

– Вот так вот, мои лати, и появился этот однорукий дежа в Гаавуне. Хитрый, умный, красавец, как и все дежи. А что на Торговане тогда приключилось – и словами не описать. Таких диковинных зверьков он привёз! И сказать трудно – то ли зверей, то ли хитроумных машин. Вроде летучих мышек наших. Не тех, что кровь хлебают, а таких, как на Хинбери водятся – чёрные, с собачьими мордашками. Да только аргваллийские те красивей в разы были. Так он слова какие-то им шептал, а они – вот чудеса! – с таким прилежанием да жаром к новым хозяевам в руки лезли, что и не описать. А умные, преданные какие, даже говорить умели! Мой дед тогда целое, по гаавунским расчетам, состояние выложил за одну эту чудо-мышку: ну, думает, будет вроде домашнего зверька. И стоило оно того – все разузнает, везде пролезет, а потом обратно прилетит и вести на ухо нашепчет. Вот и представьте теперь, лати, что может человек военный с такими лазутчиками сделать – весь мир будет у ног! Ни еды, ни воды, ни сна не просят. Только вот, померла эта летающая мышка у деда моего через две Эгары – видать, срок у них короткий, у бедняг.

Пивси улыбнулся от нахлынувших воспоминаний и поднял взгляд. Перед ним стояла пустая сумеречная улица. И никого вокруг.

Берег, на котором ураган вчера бушевал, вздымал огромные волны, кидал камни и, казалось, поднимал на поверхность само океанское дно, теперь был спокоен и тих. Край солнца сверкнул и исчез. Над головой мерцали редкие звёзды на синем небе, но горизонт всё ещё горел ярко-оранжевым.

Волны сегодня были особенно нежными, словно хотели извиниться за свой вчерашний гнев, и вода осторожно касалась крохотных ног в сандалиях. На песке, вытянувшись во весь рост, лежала Джерисель Фенгари. Жара ещё не успела уйти с побережья, и потому в тонких розовых одеждах Джерис совсем не мёрзла, а, наоборот, начала ощущать долгожданную прохладу. Океан сегодня был зол к ней и она, сложив руки на груди, проклинала его и в то же время просила, чтоб хоть несколько ракушек подарил он ей этим вечером.

Ожерелья Фенгари покупали. Неохотно, нечасто, но всё же покупали. В основном, приезжие с соседних провинций, где нет большой воды и таких же больших ракушек. Молодые лати, завидев украшения, просили своих мужей, маленькие лати – матерей и отцов, а иногда даже и богатые латосы подходили, надеясь безобразно дешёвым подарком всё же удивить своих возлюбленных.

Вчера океан, будто бы назло перед Торгованом, раскрыл свой широкий рот и поглотил всё, что обычно выходило с волнами на берег. Джерис никогда не приходилось видеть такого, что б ни одной ракушки, ни одного блестящего красивого камня не появилось за ночь на песке. Даже водорослей, и тех было не видно.

Джерис вздохнула и села. Необъятная водная гладь стояла перед ней невинно и тихо.

– Смеёшься? – зло сказала Джерис. – Не прощу тебе этого, океан. Голодом ты меня так уморишь. Тогда жди. Приду к тебе топиться.

Под ладонями Джерис был влажный тёплый песок. Она медленно подняла руки и уставилась на свои ладони. Потом посмотрела по сторонам, пытаясь уловить движение на дороге, на скалах или на самой вершине холма, откуда глядели верхушки редких деревьев. Но ни шороха, ни тени, ни повозки или человеческой фигуры. Побережье накрывали молчаливые сумерки.