– Дала щёлкнуть! – цепляет кто поближе со скамейки.

– Перебьёшься! – не глядя бросает она.

– Ух ты, стервь!

– Да она не знает, куда смотреть, – подкалывает другой.

– Держишь-то кверх ногами, ху-ху ха-ха!

– Так задумано! – с презрительной гримасой к ним.

– Твой, что ль, агрегат?

– А он настоящий? Даёт картинку?

– Спокуха! Да! – выпаливает, потеряв терпение, и все трое отходят в сторону, с этими оглоедами разве поснимаешь.

Но опять звонок – бегут обратно, ребята с улюлюканьем за девчонками, те с визгом от них; кто и не торопится – подумаешь, опоздаем!.. И снова прибирается тишина. Правда, ненадолго: ведут на прогулку детвору из детского сада. Скверик оглашается звонкой разноголосицей пестроцветной толпы маленьких человечков, слышатся организующие возгласы воспитательницы. Молодая женщина, подводит свою паству к клумбе, что-то рассказывает, поводя рукой на цветы; затем даётся детям свобода играть на дорожках и они разбредаются, снова наполняя сквер щебетливым гамом.

Я достал тетрадку – ещё поизучать, что из школ осталось и где, у каких стоять завтра. Потом мысли на Тольятти: сегодня снова ехать туда, прочёсывать улицы и дворы, снова улицы и дворы… улицы, дворы… На грани уже забытья слышу за своей скамейкой радостно сообщительный голос девчурки:

– Слушай, Марин! Красота – красота, – залог здоровья.

Умная твоя головка, кто это так в тебя заронил?

– Дети, дети! По сырой траве не ходить! – тут же взрослый окрик. – Играйте на аллее! Марина, Лена!

Упорхнули со смешком. Оглядываюсь удивлённо вслед. Уже по дорожке, держа в руках букетиками жёлтые и красноватые листья, уходили от меня две подружки в мокрых по щиколотку, ярких чулках, в коротеньких платьицах. Которая же из них Лена?.. Вскоре воспитательница построила детей парами и повела к площади.

Я сидел, расслабясь на ласковом солнце, и думал, что вот и скверик этот уж не забуду. В моём паломничестве к ней вообще больше суеты движений, да и суеты мыслей. Только вечерами отдых на набережной, у причала, – когда мысль очищается и осветляется. А здесь вот кажется и невозможной суета. Как-то особенно мне было здесь уютно, отдохновенно…

Но настало время идти. Сюда я ещё обязательно вернусь (ведь завтра – опять в Жигулёвске), а сейчас пора к школе. Она была рядом: обогнул Дворец культуры «Гидростроитель», пересёк небольшую площадь перед ним и на углу двух тенистых, почти под сомкнутыми кронами, улиц вот оно, за изгородью среди кустов, – старое, двухэтажное жёлтое здание. Тут же на углу как раз и автобусная остановка – стоять здесь будет естественно, – и от неё хорошо просматривается чуть в глубине улицы калитка. Этот уголок Жигулёвска был уже немного в стороне от городского, и так-то очень слабого, движения и оттого ещё тише, ещё спокойнее дремал себе: когда-когда завернёт сюда по маршруту старообразный какой-то автобус – отфыркивается, отпыхивается не спеша на стоянке – и снова сворачивает к улицам полюднее. Я то стоял, то прохаживался взад-вперёд в рассеянном ожидании конца урока, порой машинально озирался по сторонам, – и так по душе опять пришлось мне и на этом пятачке, так благостило забыто безмятежным, от всего хранящим уютом детства, что было жаль, да, жаль до грусти, что уже и эта школа вычеркивается – с пятого урока проверил, вот-вот кончится шестой. Онемелая надежда моя, как и у школы утренней, почти не пробивалась волненьем в настоящие минуты, – когда-то потом, в неясности будущего, мыслилось её усыплённое осуществление. Но покидать этот благословенный уголок не хотелось. Здесь бы вот жить да жить!

Солнце вольно висело над крышей Дворца культуры и поливало пустынную площадь белым тёплым светом, даже припекало. Тихо, на перевале замер день… Какое-то время я стоял что-то задумавшись, потом очнулся с непроизвольным вскидом головы на площадь и увидел единственно двух совсем молоденьких девушек, вернее девочек, идущих в мою сторону. Меня вдруг затрясло всего –