Как прощёный ребёнок, я с облегчением восстановленного в душе мира истовым сердцем обратился теперь к моей девочке, и подхватила и изумила мысль: «Это уже сейчас она так владеет мной, что порой я собой не владею при мысли, что не найду, или вспоминая те моменты последние; это теперь она уже такое для меня, что я даже не замечаю, как живу не сам по себе, а относительно её существа! А что будет через год-два, когда она начнёт обретать девическую стройную плавность и осознание себя как женщины? Какая она будет года через четыре! Мм!..»

И уверен был, что её – я всегда узнаю…

…Едва открыл я глаза на другой день как увидел, что погода испортилась. Всё переменилось ночью, и теперь чуть моросил мелкий дождик. «Только бы совсем не расквасилось, подержалось ещё», – просил я, поглядывая в окно.

Сегодня на утро – посёлок Жигулёвское море. Только встал поукромней в сторонке под деревьями – потянулись по одиночке самые ранние, заспанные. Дождик здесь начался недавно, земля ещё сухая. Деревья, шуршась от накрапывания, покорно чуть подрагивали ржавеющими листьями. Одиноко и нехотя слетали с крон отжившие листики, упадали растерянно, приникали к земле. Во всём чувствовалась какая-то робость, сонливая нерешённость… Перед самым звонком пошли дружно, шевеля время, и появилось ощущение, что жизнь вспомнила, наконец, про меня. Вставал я здесь всё-таки с надеждой, а теперь казалось, что как раз вот здесь девочки и не может быть – она в одной из тех, непроверенных школ. С облегчением покидал я посёлок этот, словно после исполнения неприятной обязанности вырвался на свободу.

До дневной проверки вернулся к Речному, намереваясь перекусить. И словно подоспел – как раз к прибытию парохода нашего рейса. Он уже медленно подчаливал, на палубе собралось несколько человек пассажиров. И в памяти сразу то утро. Вот, вот: команды вахтенного, управисто орудующие канатами матросы, громыхание установки трапа, выход приехавших – ах, всё это было так! Всё это так вкусно, так свежо волнующе для меня здесь! И я подумал: вот сейчас ищешь, мечешься – а ведь совсем другим занят! И я, и она – тогда на пароходе были; а этого пароходного-то, милого обособленного, магически особенного присутствием её – этого уже не вернёшь. Странно теперь даже – была ведь столь простая доступность её тихого присутствия в том пароходном мирке… да как возможно ей быть где-то здесь, в этом огромном, далеко ушедшем и совсем другом мире! Как? – ответьте мне…

Днём поехал в Фёдоровку. Дождик так и не разошёлся, к середине дня незаметно перестал; но воздух был влажный и паркий. После парохода никакого напряжения у школы, что вот выйдет, вот увижу, – растравлен дыханием той действительности… Кроме того, столько хождений который день подряд – это уже, уже утомляло. Утомляло и душевно. Все эти поездки к школам и выстаивания на карауле, а затем поиски школ тольяттинских всё более испытывали на выносливость, а надежда с огня – может, вот сейчас увижу! – истлевала в однообразии и привычке внешних действий.

В этот день я вернулся раньше обычного, никуда больше не поехал… Сегодня как будто призрак того утра явился мне и это повернуло меня душою. Да, для будущих исканий мне надо знать школы в Тольятти, это исходное условие успеха, – но важнее, куда важнее не потерять за внешними усилиями то истинное чувство её, которое, пожалуй, впервые буквально воскресло во мне от зрительного попадания в то утро потери. И отстранясь от рысканий по городу, сейчас для меня просто невозможных, я решил в этот удлинённый вечер дать душевный выход в себя. Я гулял по набережной, заходил в здание вокзала, смотрел на расписание всех наших стоянок и вспоминал, как это было тогда; снова прогуливался. Потом сел на скамейку у цветника набережной, перед понтонным причалом местных судов, в стороне от основных.