– Ну, Перси, боюсь, Вы не скоро оправитесь после этого потрясения, – вождь старался говорить как можно более доброжелательно. – Крайне неприятное происшествие, не правда ли? Расскажите мне вашу версию произошедшего.

– Сэр, я не убивал надсмотрщика, хотя он и жестоко со мной обращался! Уверяю Вас, после свидания с друзьями я просто гулял.

– Я прошу Вас об одном: представьте мне свою версию, и поменьше эмоций, пожалуйста.

Он внимательно выслушал Перси и сразу встал, собираясь уйти.

– Сэр, поверьте, я ничего не сделал. Я знаю, что Вы мне не верите…

– Напротив, я верю Вам отчасти. Мне тоже не кажется, что преступление совершили Вы, однако других вариантов у меня все равно нет. До тех пор, пока мы не разберемся с этим делом до конца, Вы останетесь здесь. Надеюсь, неопределенность не продлится долго.

И Монтесума ушел, оставив Перси одного, бессильного повлиять на решение своей судьбы.

***

Хотя официально об убийстве не говорили, слухи быстро распространялись, и к концу дня о нем уже знали все. Те, кто сначала был доброжелательно настроен по отношению к Перси, теперь резко изменили свое мнение и считали, что ошиблись в нем. Сочувствие к новичку и удивление его успехам сменилось презрением и осуждением нахального выскочки, негодяя, вора и убийцы. Нинисель тоже приходилось нелегко: часть общественного осуждения коснулась и ее. С ней не разговаривали женщины, за спиной постоянно перешептывались и сплетничали, и все показывали пренебрежение, не скрывая злорадства. Нинисель терпела все молча, и Лютеций не раз удивлялся ее стойкости и мужеству. Сам он старался скрывать их дружбу, чтобы не давать лишних поводов для пересуд. Нинисель понимала, что со временем разговоры прекратятся, люди найдут другой предмет для обсуждения, но отсутствие рядом любимого и неизвестность усиливали ее горе.

Так прошло несколько дней, но ничего выяснить не удалось. Монтесума рассказал все Лютецию и Нинисель, повергнув их в еще большее уныние. Нинисель проплакала всю ночь, но на утро выглядела спокойной, как обычно. Друзья уединялись в лесу, где продолжали обсуждать все и искать пути решения проблемы. «Должен же быть какой-то выход, – говорил Лютеций, – неужели мы бессильны избавить друга от несправедливой клеветы? Ведь это абсурд!»

Лютеций, кроме того, заметил, что Нинисель вызывает в его душе какое-то странное волнение. Он боялся его и тщательно скрывал. Нет, он должен просто помочь другу, естественно, он сочувствует его жене, убитой горем, но кроме долга, как Лютеций с ужасом отмечал, его томило желание помочь Нинисель, обрадовать ее, спасая Перси.

На исходе четвертого дня, когда напряжение дошло до крайней степени, и друзья уже начали впадать в отчаяние, за столик к Лютецию сел незнакомый молодой человек.

– Разрешите представиться, меня зовут Лоуренсий, я художник. А Вы друг Перси, верно?

– Да, а что Вы хотите?

– Поймите, я искренне сочувствую и Вам, и Вашему другу, и хотел бы помочь ему оправдаться.

– Что?

– Тише, я не хочу, чтобы нас слышали.

Действительно, за соседним столиком Гольмий со своими друзьями мрачно поглядывал в их сторону и прислушивался к их разговору.

– У меня есть неопровержимые доказательства невиновности Перси, – продолжал он, понизив голос, – но говорить об этом сейчас рискованно. Этот человек, который так пристально смотрит на нас, – его враг?

– Да. Он ненавидит его с первого дня их встречи.

Лоуренсий многозначительно взглянул на Гольмия, потом наклонился к Лютецию и прошептал ему что-то на ухо. Лицо Лютеция просветлело.

– Неужели? Просто чудо! Да Вы неоценимый свидетель! Немедленно сообщите обо всем Монтесуме.