Зашумели, загалдели собравшиеся.

– А откуда же им взяться? – возмутилась Зинаида Богомолова, тыкая пальцем в Корбана. – Сколько ему хлеба и масла отдали, – А он три холстины привез в коммуну и все. Это разве по-хозяйски?

– Так он все наши продукты на самогонку променял, – вспылил Григорий Лосев, его жидкая бороденка затряслась от негодования. – Как доверили ему это дело, так он каждый день не просыхает.

Чем дальше разгорались страсти на собрании, тем краснее становилось лицо Митьки.

– Вот сволочи, никакого доверия человеку нет, – нервно стал оправдываться Митька. – Вить кто как не я о коммуне печется.

– Знаю я твои заботы! – не унимался Григорий. – Сало со склада – себе тащишь, дрова – себе. Все себе! Вся твоя забота – чтобы тебе больше перепадало. Сам воруешь и других к этому подстрекаешь.

Митька, словно оглушенный, молча слушал кричащего перед ним коммунара.

Дождавшись, когда Григорий выплеснул свои эмоции и замолчал, Митька тихо спросил:

– Кого это я к воровству подговаривал?

– Так меня, – ответил ему Степан. – Небось, едрена вошь забыл, как по мешку муки уговаривал взять, пока с мельницы ее везли. Мол, все равно никто не узнает.

– Нет, ты у меня однако сегодня выпросишь, – вспылил Григорий и хотел ударить Корбана кулаком в лицо, но Грибков схватил его за рукав и оттянул в сторону.

– Глупые вы люди, – тихо сказала Зинаида Корбан. – Да разве ж он себе? Детей надо растить, а для детей все можно. Вся моя жизнь для них.

Она встала и вышла из помещения.

– Во как! – опешил Григорий.

– Я тута тебя не понял, – поднялся Степан Богомолов, обращаясь к Грибкову. – Когда мы согласие давали жить одним человеческим коллективом, думали все по справедливости будет, а оно вон как, едрена вошь вышло. Мы со своим семейством выходим из коммуны.

– Я тоже, – поддержал его Лосев.

Начался такой гомон, что успокоить всех уже не было возможности. Со всех сторон только и слышалось:

– Тогда и мы выходим и мы, и мы.

Расстроенный произошедшим на собрании и осознавая, что коммуне пришел крах, Иван с горя запил. Он ни как не мог понять: «Ну как же так вышло, вроде бы старался, сил не жалел! Из своего хозяйства тянул на коммуну. Семена ржи отдал последние, лошадь работала в коммуне без передыху. Что произошло с людьми, с крестьянами? Вроде бы хорошая задумка – сообща работать, но не могут люди забыть о себе и тянут в свой дом все что можно и нельзя. Работают сообща, а мысли у каждого о себе, о своей семье».

  Вскорости, в деревню приехал уполномоченный Гребнев и арестовал Ивана.

Василий, стоял в толпе односельчан и в душе у него, как и у остальных было ощущение безнадежности и непоправимости случившегося.

– Спутала, связала его по рукам и ногам жизнь, – жалеюще, проговорил Василий и повернувшись к Степану продолжил, – Попал, как кур во щип.

– А неча было браться ему за эту работу, – махнул рукой Богомолов, глядя на бывшего председателя.– Что-то не правильное было в этой коммуне, а что не могу понять.

Посадил Гребнев Ивана Грибкова на телегу и повез в райцентр. А возле осиротевшего дома, провожая заплаканными глазами удаляющуюся подводу, стояли, жена Лидия, старшая дочь Полина, сын Сергей и маленькая Светлана.

– Ни за что пострадал сердешный? – говорили меж собой крестьяне.

Вскоре стало известно, что Ивана объявили «Врагом народа» и осудили за развал коммуны. Дали ему, даже не десять, а аж одиннадцать лет лагерей. С тех пор его след затерялся в Колымских просторах.

4 

Хозяйство у Комлевых было не столько большим, сколько ладным и крепким. На скотном дворе мычала корова с бычком, возле них лежали овцы. В стайке чухались боров со свинкой. Куры вольно гребли землю во дворе.  Жили в основном на средства от продажи мяса, молока, шерсти и яиц, что оставались от сдачи натурального налога на животноводческую продукцию.