Шериф оставил пару поручений офицерам и пригласил её в патрульную машину. Десять минут они ехали молча по неровной извилистой дороге. Блэкхолл наконец пробудился. Работяги толпами спешили на завод, дети всех возрастов лениво шли в школу, матери семейств опрометью носились по улицам с огромными продуктовыми поклажами наперевес. Пока что никто из них даже не подозревал об ошеломляющем убийстве на болоте… хотя Форд и Хёрдстоун не станут долго держать языки за зубами. Денёк, другой – и каждая собака в этой дыре будет обсуждать смерть мэра.

– Ты не против, если я закурю?

Рич кивнул и открыл окно. Меган зажгла изящную тонкую сигарету и приложила к своим вишнёвым губам.

– Вы сообщили моему мужу? – спросила она.

– Нет. Мы не смогли с ним связаться.

– Понятно. Он опять тратит миллионы в Лас-Вегасе в обнимку с очередной пышногрудой моделью, – заметила миссис Гаррисон горько и флегматично.

Шериф не удивился бы. До него доходили слухи… Да и сам он знал о мэре слишком много, чтобы дивиться его низкому моральному облику. Старший Гаррисон мошенничал с налогами, не брезговал коррупцией и незаконно переправлял свою нефть за рубеж; об этом знали все, как о том, что трава зелёная, но Ричардсу в своё время так и не удалось ничего доказать.

Машина остановилась напротив морга. Меган попросила не провожать её. Она отсутствовала всего пару минут: время, достаточное для того, чтобы дойти до кабинета, взглянуть в глаза мертвецу и вынести окончательный вердикт.

– Это он, – сказала она тихим упавшим голосом.

Следом за ней вышел Кингсли.

– На пару слов, – буркнул он. Ещё один невыспавшийся.

– Что ты выяснил?

– Я сделал вскрытие и провёл анализ. Печень и лёгкие у парня в плачевном состоянии. Он пил и курил, не переставая, лет десять-пятнадцать. И когда я говорю «курил», то имею в виду не только сигареты. В крови обнаружился этиловый спирт.

– Так он был пьян на момент смерти?

Патологоанатом мотнул головой.

– Скорее не слишком трезв. Может, принял на грудь пару рюмок, но не более. На твоём месте я бы наведался в местные бары и попытался выяснить, кто и когда видел его последним.

Пятнадцать лет назад

Финн возвращался из школы золотым сентябрьским днём. Всё прошло ещё хуже, чем в первый день учёбы. Он с самого начала не питал особых надежд по поводу будущих однокашников, и за неделю обучения все тайные опасения мальчика подтвердились. Чем больше он знакомился с этим городом, тем сильнее его ненавидел. Все здесь – от взрослых поживших стариков и до школьников – жили по законам дикого, неизвестного ему мира. В какой-то степени Финн даже чувствовал себя путешественником, по случайности забредшим в опасные джунгли, полные всякого дикого зверья.

По внешнему виду и содержанию школа напоминала самую настоящую тюрьму, но царившие здесь жёсткие порядки вовсе не гарантировали безопасности и хоть какого-то душевного спокойствия. В своей бруклинской школе Финн ни разу не видел, чтобы кого-то унижали и избивали, а здесь это было в порядке вещей и никак не порицалось. За эту неделю он дважды становился свидетелем жестоких избиений и получил прозвище «ябеда» за мгновенные жалобы учителям (здесь их называли «надсмотрщиками» – ни дать ни взять тюрьма). Словесные бои и драки возникали на пустом месте – достаточно было просто взглянуть на кого-то не так, чтобы получить порцию оскорблений и даже подзатыльник. Учителя, как и весь административный персонал, чаще закрывали глаза на всё происходящее. Именно с их слепого равнодушия и начались все бесчинства в школе.

Финн, всегда умевший подмечать закономерности, быстро осознал бесчеловечное классовое разделение. Порядок здесь строился на принципе «бей или будешь битым». Часть учащихся он относил к «хищникам»: эти ребята лезли ко всем без разбора, унижали всех подряд и устраивали драки. Остальные относились к так называемой «добыче» и вынуждены были безропотно терпеть чужие нападки, не смея ответить. Новенького по умолчанию отнесли ко второй группе и поначалу всячески пытались задеть. Но когда паренёк на класс старше дал Финну оплеуху за просто так, то получил ответный удар по лбу и несколько дней щеголял с синяком; попытки достать мальчика предпринимались не единожды, его яростный отпор и резвые кулаки быстро остудили пыл забияк. Он держался один и предпочитал отпугивать всех, нежели быть битым.