– Вы хотели подкинуть это письмо Руслановой?

– Нет. Погодите. Это ужасно! Я стала ожидать прихода Елены… Скоро я услышала ее шаги. Она вошла в комнату, которая освещается стеклянной крышей. Я прошла в коридор и встала между растворенным окном в сад и растворенным окном в эту комнату. Елена сидела спиной ко мне, на кушетке…

– Откуда вы знали, что она непременно придет в это время?

– Я сама перед вальсом попросила ее прийти в эту комнату под предлогом, что мне нужно поведать ей тайну. Я просила ее прийти именно во время танцев.

– Как же она не заметила Ичалова?

– Он поднялся выше по лестнице.

– Ну-с?

– Тогда я достала бритву…

– Откуда?

– Из кармана. Я ее раскрыла и, протянув руку через окно, изо всей силы нанесла ей несколько ударов в лицо и в шею… Она вскрикнула. Я сорвала с ее головы диадему и, бросив ее за окно в сад вместе с бритвой, скрылась в уборной.

– Бритву вам подал Ичалов?

– Нет, я привезла ее с собой.

– Зачем же тут был Ичалов?

– Чтобы передать мне письмо.

– Но оно вами написано?

– Да!

– Отчего же вы не могли привезти его с собой?

Боброва хотела что-то отвечать и остановилась. Видно было, что в ней опять рождается колебание и что она готова еще раз изменить направление своих показаний. Желая это предупредить, я сделал вид, что не придаю этому вопросу особого значения, и спросил у нее:

– Каким образом Ичалов решился взбираться ночью на крышу чужого дома и лезть по лестнице для того только, чтобы подать вам письмо? Его могли заметить, схватить, и ему, во всяком случае, предстояло нести за это большую ответственность.

Избегая моего взгляда и опустив глаза в землю, Боброва отвечала:

– Ичалов любил меня, я этим воспользовалась. Он сделал бы все для меня! Я не объяснила ему, зачем мне было нужно, чтобы он подал мне письмо, я сказала ему только, что прошу его об этом, что для меня это очень важно. Я была уверена, что он это сделает, и он сделал.

– Зачем же вам нужно было присутствие Ичалова?

Боброва помолчала с минуту и потом сказала:

– Неужели вы так недогадливы, что вам все надо объяснять?

– Я обязан обо всем вас расспросить…

– Обо всем?! Ну, извольте. Я думала, что Ичалова непременно заметят и что подозрение падет на него, а не на меня.

Я вздохнул от этого признания. Она заметила это и опустила голову.

– Я все предвидела, – продолжала она как-то машинально, – и все обдумала. Вам кажется это невероятным, невозможным в такой молодой девушке, как я! Но это было… Довольно с вас?

– Нет, я должен просить вас еще многое объяснить мне.

– Что же вы еще хотите знать?

– Каким образом у Ичалова оказались бриллианты, которые он продал Аарону?

– Он поднял диадему и бритву, когда я их бросила в окно, и унес домой. Бритву он возвратил мне на другой день, так как это была бритва брата, и я поторопилась положить ее на то место, откуда взяла, чтобы не возбудить его подозрений. Диадема осталась у Ичалова, и что он с ней сделал, я не знаю.

– Для чего вы сняли с убитой диадему и бросили ее в сад?

– Опять, опять вы не догадываетесь. Неужели вы всегда так допрашиваете? Неужели ваша голова отсутствует в то время, когда вы так пытаете?

Это было даже оскорбительно. Я невольно покраснел. В самом деле, для чего расспрашивать о том, что и без того ясно: она хотела, чтобы у Ичалова осталась в руках улика…

– Что побудило вас совершить преступление?

– Русланова была моим врагом; она отняла у меня того, кого я любила так же, как меня любит Ичалов. Она сделала это из одного только тщеславия. Я решилась ей отомстить – и отомстила. Как оскорбленная женщина я имела право на эту месть. Пускай лучше она лишила бы меня жизни, чем отнять у меня того, кого я так пламенно любила. Я за это ее зарезала…