- Приказ Верховного Главнокомандующего войскам Красной Армии и флоту... - эти слова, прозвучавшие однажды, были сродни тому самому салюту тридцатью залпами из тысячи орудий.

Даже спустя столько лет, я помнила каждое слово. Каждый вспыхивающий взгляд.

- Победа? Вы слышали, победа?! - то ли спрашивали, то ли сообщали все вокруг друг другу.

Невозможно было удержать внутри ту бурю, что была рождена этими словами. Она рвалась наружу смехом, радостными криками, слезами, которые никто не скрывал.

- Мам! Слышала? Победа же! - влетела я в дом. - А ты что это делаешь?

- Как что? Ты же сама сказала, что Победа. - Перелила горячую воду в ведро для полов мама, и снова ставя другое, с холодной, на печь. - Значит Война закончилась. Такая беда ушла, а за такой гостьей, как за смертью, полы нужно как следует вымыть, чтобы обратно не пришла.

Как бы странно это не звучало... Но убирались в тот день везде. То ли радость требовала немедленных действий, а уборка была самым простым выбором. То ли и правда верили в эту присказку, что за бедой нужно полы вымыть. Даже дорожки от дома и вдоль забора прометались берёзовыми вениками. И как-то так вышло, что и общую дорогу мы вымели, подняв облако пыли.

А вечером, в двадцать два часа, когда должен был начаться обещанный салют, Генка вышел за забор и сделал три выстрела из старого охотничьего ружья, оставшегося ещё от его отца, Михаила, сгинувшего на фронтах первой мировой.

- Дина, Дина, стой! - окрикнула меня через пару недель наша почтальонша. - От Тоси письмо! Вон, смотри, из Германии.

Письмо я принесла домой и положила на стол. И мы с бабушкой, как две кошки, всё вокруг стола ходили, да на письмо поглядывали. Но ждали маму.

- Чего это вы такие загадочные? - улыбнулась мама, снимая за порогом короткие ботинки, и беря с тумбочки толстые вязанные носки, в которых ходила по дому.

И замерла, зацепившись взглядом за конверт на столе.

- Аня, Тося? - выдохнула мама, подлетая к столу. - Что же вы молчите? И не прочитали ещё? Давно же наверное принесли!

Тося прислала несколько открыток, правда подписала, что сейчас Берлин выглядит не так. Ещё и фотографию. Она стояла в форме, в накинутой на плечи шинели, на фоне каких-то колонн и ступенек, а вокруг была огромная толпа солдат. Но главное, в том письме были несколько строк об Ане.

О старшей сестре мы ничего не знали, только то, что она ушла на фронт. Да наш сосед, военком, как-то обмолвился маме, чтоб она забыла о старшей дочери, и не вспоминала, пока война не закончится. Для её же блага.

- Разведка значит, - поджала тогда губы бабушка.

- Чего бы она там забыла? - удивилась тогда ещё мама.

- Внешность, язык, ты её кое-чему научила... - перебирала бабушка, словно думала вслух. - И правда, лучше и не вспоминать. А то здесь аукнемся, а где и как откликнется неизвестно.

С тех пор мы о сестре молчали. А если кто и расспрашивал, то пожимали плечами и не отвечали. Поэтому и буквально две строчки, что видела сестру, что жива и здорова, были так дороги. Пусть и без имени.

Но той весной для нашей небольшой семьи война не закончилась. От Ани и вовсе не было вестей, а Тося только осенью написала, что её часть выведена из боевых действий.

- Боевые девицы у меня внучки, - хмыкала бабушка. - Матрён, а не заневестится у нас там Тося-то? Девка видная, да при погонах.

- Давно бы уже написала, если б кого встретила, - улыбалась мама после смерти отца еле заметно. - Тося не Аня, в себе не удержит.

- А если он из этих, японцев? - размышляла вслух бабушка. - Интересно, если внучка жениха с тех краёв привезёт, его как считать? Как сувенир из далёкой страны или военный трофей?