Но тогда... Я рыдала. Уткнувшись в холодную стену дома, среди грязного и просевшего мартовского снега. В тот момент, мне казалось, что я ненавижу весь мир. За его несправедливость. За эту войну. За эту похоронку на отца. Моего сильного, умного папу. Может он и выглядел старше своих лет, но у него за плечами уже была одна страшная война, ранение, болезнь. У него было слишком много морщин и усталый взгляд. Но когда папа улыбался, казалось, что всё вокруг становится иначе, светлее и проще. А уж когда отец брал в руки гармонь...
Первое время после похоронки я постоянно натыкалась на бабушку. В школу иду, и бабушке вдруг пройтись приспичило. А ходила она с палочкой. Точнее с тяжёлой такой тростью, высокой. Больше похожей на посох.
- Боярыня наша, столбовая, - беззлобно хмыкали ей в след односельчане.
- Да не столбовая, а Сдобнова, - смеялась бабушка Нателла или Наташа, как её звали односельчане.
Сижу на занятиях, бабушка мимо окон гуляет. На реку пойду, и она за мной.
- Ба, ты чего? - не выдержала как-то я. - Сторожить что ли вздумала?
- А то нет? Ты ж на норов дурная, да и возраст самый тот, когда уже семя сильными, умными и самыми-самыми мнят. Отец твой примерно в твои годы из дома и сбежал. И тоже на фронт. - И не думала скрывать и юлить бабушка. - Или думаешь, что про ножики твои припрятанные я не знаю? Ты мне скажи, ты что с этими ножами против пули делать будешь?
Стерегла меня бабушка, стерегла, а старших упустила. Аня ушла почти сразу, Тося чуть позже, через год. А семья осталась на мне. Ну как семья, мама и бабушка. Не знаю, как вышло, но я себя чувствовала в ответе за них. Может, из-за слов обеих сестрёнок перед их уходом, чтобы берегла маму и бабушку. Может, из-за примера соседа, одноклассника и друга, живущего в доме напротив огненно-рыжего Генки Перунова.
Там от семьи с тремя сыновьями осталась только мать, младшая сестрёнка Раечка и он сам, пацан пятнадцати лет. Но он уже был в доме за "мужика". И дрова рубил, и воды таскал, и снег чистил, и рыбу ловил и сушил, и в лес ходил, и огород копал, и по дому где что надо ремонтировал.
Речка у нас была небольшая, но рыбная. Во время войны она хорошо выручала деревню. Рыбу ловили и часть ели, часть заготавливали. Солили и сушили до деревянного состояния, чтобы она пролежала как можно дольше. А потом, зимой закидывали эту рыбку в кипящую воду и варили похлёбку. Такая сухая рыбная консерва.
Вот и я стала дома за такого "мужика". Убиралась, старалась как и все, за лето и осень собрать побольше запасов и трав. Лекарств было мало. К счастью, моя мама умела работать с реагентами и получать необходимое, проводя различные реакции. Она всегда говорила, что всё подробно расписано, и нужно лишь прочитать и повторить. Поэтому к нам в Лопатино в аптеку ехали даже из соседних деревень. Но и травяные сборы мама составляла, и готовила различные травы, чтобы зимой можно было сделать отвар.
- Ведьма наша, аптечная, - называли её в селе.
Злобы в этом не было. Как и попытки как-то оскорбить. Мамины знания уважали, к ней бежали раньше, чем за врачом. А то что ходит и травы с корешками по лесам окрестным собирает, так ими же потом и лечит. Многие ещё и помогать ходили.
- Учись, Диночка. Завидной невестой будешь, с материной-то наукой, - часто советовали мне.
- Война у нас, а вы про невест, - бурчала я.
- Война. Но рано или поздно и эту беду перемолотим. А вам жить ещё. - Непрестанно неслось в ответ с необъяснимой житейской наивной верой в лучшее и мудрой тягой к жизни, не смотря ни на что.