...

Больше всех расстраивался Онри. Ее Величество по мере обострения болезни становилась злее и все чаще срывалась на окружающих – обычно, лакеях. Некоторых уже прилюдно выпороли за нерасторопность, так что Онри приходилось быть максимально внимательным и услужливым, чтобы тоже не попасться под горячую руку: в таких условиях мало было быстро реагировать на приказ и шустро бегать, выполняя поручение, нужно было еще и соображать вперед других.

Вот приказывает тебе королева, скажем, подать воды для умывания, так нужно не только воды принести, но заодно и полотенце поближе пододвинуть, капли с ее локтей поймать, случайно сбитую любимую пудреницу в воздухе подхватить, скамеечку вовремя подставить и целебный отвар наготове держать, памятуя, что болезнь не дремлет.

Угодить под розги Онри было никак нельзя, так что приходилось стараться изо всех сил. Он даже не знал, что в его случае хуже: армия или прилюдная порка. И в том и в другом случае пришлось бы рано или поздно оголить тщательно скрываемое тело. Потом непременно был бы скандал, унижение для него и его семьи, разговор с разъяренным отцом, а дальше… Дальше даже думать не хотелось. Вот если бы Куну и правда удалось открыть окошечко в другой мир – к суккубам ли, к драконам или эльфам, без разницы, лишь бы подальше отсюда – это было бы чудесно.

В силу своей юношеской веры в лучшее, Онри надеялся, что в других мирах люди не так предвзято относятся к чужим особенностям. Он верил, что если где-то есть эльфы или оборотни, демоны с рогами или хвостами, то уж его-то притязания и вовсе должны показаться всего лишь забавными, а не возмутительными, как здесь.

Его же родной мир всюду ставил условности: без титула пойдешь только в слуги, без богатства – не смей учиться, со страшной рожей – не подходи к королевскому двору. Дети должны молчать, бабы должны рожать, крестьяне должны пахать. И только горстка избранных имеет право всеми командовать и думать, что они лучше всех.

Но солнечный день все не наступал, и надежды свалить отсюда оставались лишь надеждами. Ее Величество окончательно слегла, и служба в королевских покоях наполнилась еще и криками умирающей в мучениях женщины.

Впервые за тот год, что Онри довелось быть королевским лакеем, он увидел и королевского отпрыска. Кун оказался прав: менее подходящего наследника престола трудно было вообразить. Принц был непропорционален, неприятно лобаст и бледен. Чрезмерно массивная челюсть далеко выдавалась вперед и как будто соревновалась с носом – кто крупнее вырастет.

Онри уже заранее было жаль ту несчастную, которой суждено выйти за него замуж и рожать таких же уродливых наследников. Особой любви к матери принц не проявлял, и его учитель поминутно одергивал воспитанника, заставляя хотя бы делать вид, что тот испытывает сожаления по поводу болезни Ее Величества. К тому же, юноша явно был склонен к жестокости: пока на него никто не смотрел, он наступал бессловесным лакеям на ноги, втыкал им в бок специально припасенные для этого булавки и сыпал за шиворот жгучий порошок. Даже думать не хотелось, что он будет делать, став королем.

...

В один из таких дней, когда Онри окончательно пал духом и со слезами на глазах решал, что все-таки лучше: натянуть на волдыри ливрею и пойти на службу или с позором сбежать обратно к отцу, тучи, наконец, разошлись, и выглянуло солнце. Оно было уже по-осеннему бледным и нежарким, но расцвеченная его лучами красно-желтая листва согревала душу и раскрашивала весь их маленький мирок в золотые оттенки.

С возвращением солнца все как будто преобразилось: воздух стал легче, королева – добрее, будущее – светлее. То ли под влиянием солнца, то ли просто от хорошего настроения, но недуг Ее Величества на время отступил, и королева стала на редкость доброжелательна и спокойна. Конечно, в сравнении с предыдущими днями. Так что день прошел быстро, легко и приятно, хотя обожженные жгучим порошком шея и верхняя часть спины и саднили неимоверно.