И еще: однажды папа подарил мне мечту, которая стоит дороже миллиона. Но об этом в другой раз.

Папа любил выпивать с моими однокурсниками. Мое отсутствие его не смущало, наоборот – приободряло. Особенно он любил захаживать в общагу. Тем более что я там уже не жил начиная со второго курса.

Однажды образовалось проблема с закуской: не в чем было сварить пельмени. Водка есть, стаканы есть, кастрюли нет. Тогда папа предложил сварить их в кумгане. Этот металлический длинногорлый кувшин с ручкой-крышкой и длинным носиком я раньше привез от отца, чтобы хоть как-то украсить нашу комнату с ее желтыми ободранными обоями, и поставил его на книжную полку.

Когда водка была выпита и пельмени съедены, папа раскрыл истинное назначение сего азиатского кувшина.

– Кумган, – сказал папа холодно, вытирая жирный от пельменей рот тыльной стороной ладони, – это сосуд для подмывания в сортире.

Как-то я приехал к отцу и застал его с глазами, полными слез:

– И танцует он от Смоленска до Амура, – приговаривал папа, – и от Байкала до моря Лаптевых…

– Кто танцует-то? – спросил я. В этот момент я принюхался и почувствовал сильный запах спиртного.

– Кто-кто?! – слезы хлынули у отца градом. – Русский человек!

«Ну начинается», – подумал я.

– Ну танцует же, – предпринял я аккуратную попытку успокоить папу.

– Как ты не понимаешь, это же крест!

– Крест?

– Ты карту вспомни, – он покрестил рукой воздух: – От Амура и до Смоленска. И от Байкала до моря Лаптевых.

В начале Сретенского бульвара есть модерновый дом с башней и часами.

В этом доме жил друг моего отца Георгий.

Они познакомились много лет назад на Мангышлаке, в колонии строго режима, где добывали уран открытым способом. Георгий отбывал там срок за растрату, а мой отец работал вольнонаемным инженером. В тюрьму капитан первого ранга Георгий попал из-за жены: она похитила деньги из рабочего сейфа мужа и уехала с любовником на юг.

Все, кто знал этого блестящего морского офицера, армянина, умницу и красавца, говорили, что тюрьма его подломила. После отсидки он ни дня не работал официально, зарабатывал на жизнь тем, что писал диссертации на заказ.

Георгий был влюблен в мою маму. Когда она приезжала в Москву в командировку, то часто останавливалась у него.

– Будешь обижать Надю, я тебя убью, а сам на ней женюсь, – угрожал Жора отцу.

Потом, когда отец переехал в Москву, они редко виделись, чаще созванивались.

– Ты почему не заходишь ко мне? – сердито спрашивал Жора.

– Зайду, когда починишь часы на башне своего дома, – отвечал отец.

Вчера шел мимо, поднял голову, посмотрел на башню – часы идут. Георгий давно умер, отца тоже нет, осталась только эта история.

Отпевали папу в небольшой часовне в Подлипках.

Было человек десять, но помещение часовни было мало, все стояли близко, поэтому казалось, что народу много.

Отец Феликс, знакомый отца, бывший джазовый музыкант, угрюмо читал Псалтырь. Женщины плакали, мужчины крепились, все держали в руках горящие свечи.

Папа лежал в гробу в своем старом сером учительском френче. С желтым лицом и заострившимся носом он стал похож на большую искусно сделанную деревянную куклу.

«Нестерпимо скорбно…– думал я. – Ты бы не одобрил, отец». Пожилая седая женщина, старинная приятельница отца, стоявшая рядом со мной, капнула горячим воском мне на руку.

Я вспомнил, как его выгнали с работы из института за то, что он по пьяни метнул кактусом в профессора, завкафедрой марксизма-ленинизма.

Был бы ты здесь, отец, ты бы обязательно отмочил какую-нибудь штуку. Что-нибудь из ряда вон.

В этот момент в часовне кто-то вдруг крикнул петухом.