Сказать по чести, прогулять первый урок раз в четверть – это дело святое. Так поступает каждый нормальный, вполне порядочный, измученный успеваемостью десятиклассник, которого слегка доконали чувства долга, ответственности, ну или что там ещё. Ужасный, между прочим, секрет. Секрет не в том, что казёним, а в том, что совершаем этот проступок вместе по предварительному сговору. Петухова одна только и знает, но её в расчёт не берём, потому что она – могила, гробница фараона Замеса Второго, швейцарский банк неозвученных, нераскрытых поступков, единственный человек в этом мире, которому можно доверить тайну.

Савицкая в качестве прогульщицы сегодня очень привлекательна, необъяснимо загадочна, неотразима просто. Я гляжу на неё и удивляюсь переменам, заглядываю в её глаза, а там сумасшедшие просто огоньки; общее выражение лица хулиганское какое-то, раскраснелась вся от азарта. Мне даже не по себе становится. Предлагает сыграть такую, значит, шутку: идёт мимо случайный прохожий, а она в это время…

Посмотрите, что он тут пишет! Наговаривает на меня! Это безобразие! Созерцатель. Звёзды он искал в вышине. А главного и не написал. Да он сам только что упал в фонтан!.. Стоп, не пугайтесь, он не в воду упал. Там воды давно уж нет совсем. Спустили её. И вот, учитывая такой факт, этот будущий золотой медалист решил исследовать дно, залезть в фонтан и поблуждать там, просто так, пошалить для разрядки. На дне под тонкой сухой коркой оказалась скользкая, мерзкая грязь. Савицкий, «впервые ступив на поверхность Луны», естественно, тут же поскользнулся и упал, измазался как поросёнок!.. Я от смеха чуть в этот… ф-фонтан… вместе с ним… Ох! Отсмеяться не могу!.. Вся правая сторона его куртки была буквально в ужасающем состоянии. Мы побежали к родничку, и я извозила, испортила свой носовой платок: сушила, чистила, оттирала, мыла его куртку; он же, неблагодарный, в это время сидел и сочинял про меня всякие глупости. Писатель! Достоевский…

Демагогия всё. Искажение хронологии событий. Сначала была идея Савицкой. В фонтан я упал после. Я хотел про шутку написать сперва…

Не надо ничего писать! Я передумала. Мне уже стыдно. И шутка глупая какая-то. Хотя, если про фонтан уже выяснилось, то расскажу для справедливости… Мы, допустим, сидим на скамеечке, и мимо идёт случайный прохожий, – не очень пожилой, то есть, чтоб со здоровым сердцем, – отдалённо хотя бы напоминающий какого-нибудь известного киноартиста; прохожий приближается к нам, и я в этот самый момент, глядя на него, истерически вскрикиваю; например, «Ох! Ширвиндт! Александр Анатольевич!» Тут Савицкий должен вскочить и попытаться методом убеждения взять у него автограф. Если получится, тогда я его целую. Нет, не Ширвиндта этого, а Савицкого. Впрочем, я бы с удовольствием поцеловала Ширвиндта, если б это был настоящий Ширвиндт, а так…

Господи, что она тут понаписала! Растеклась песнею по дереву. Неужели не научили ещё кратко выражать свои мысли?

Боже, как я его люблю!

За что же? Я тебя раскритиковал в пух и прах только что…

А ни за что, это болезнь такая… Поросёнок мой!

Всё, на сегодня романтики достаточно, второй урок начинается через десять минут. Побежали.

Как странно и взросло у Петуховой получается расставлять вещи на свои места. Выпуклое усмирять вогнутым. Безрассудство охлаждать логикой. Смешивать в нужных пропорциях сумасбродство живой воды с благоразумностью воды мёртвой. Талант.

Шумит перемена, мы сидим в укромном месте, курим… Нет, стоп, я здесь соврала. Но если бы кто-нибудь вдруг поинтересовался, я бы обязательно объяснила: «мы с Петуховой ходили курить по важному делу», или: «обкуривали серьёзный вопрос». М-да. Курение – глупая привычка. При том, что многие важные беседы, как ни странно, очень к нему располагают… Так вот, сидим, и я торопливо, возбуждённо, обрывочно открываю ей наш ужасный секрет. «Мы с Савицким, – говорю с придыханием, – придумали