– Если это кошка, то с подозрительно широким шагом. – Мирон стоял на своем. – Это о-очень большая кошка.

– Кошки умеют прыгать, – оскалился Аскер во все тридцать два крупных зуба.

– Почему не видно прыжков? – не сдавался Мирон. – И странные у нее прыжки – зигзагом, то влево, то вправо, как шаги у человека, только без человека.

Он выразил вслух мысли Ника. Выходит, интуиция права, не привиделось.

– Наверное, это пьяная кошка. – От нехорошего холодка Ника понесло в юмор. Ничего другого не оставалось.

– Хочешь сказать – ее шатает? – Мирон с сомнением прикусил губу.

Аскер перенял шутливый тон Ника:

– Если кошка двигается с секретного объекта, то чтобы не быть подстреленной, она должна как минимум уметь ползать по-пластунски.

Ник поддержал:

– Кошка с секретного объекта может выглядеть как змея и передвигаться соответственно. Откуда ты знаешь, во что там превращают кошек?

Далекое движение прекратилось так же внезапно, как началось.

Участок дороги, порученный университету, уже лоснился бритыми обочинами, чернели в ожидании грузовика мешки с мусором, образуя похожие на ежевику-мутанта пузатые горки. Сквозь эти горки и свежие копны к спрятанным в лесу госсекретам пробирался асфальтовый змей, его голова заглядывала в дебри за хлипкой оградой первого периметра, а хвост терялся в далеком отсюда городе. Полчаса езды – или три часа хода – и можно оказаться дома, за любимым компьютером или на диване с книжкой в руке.

Вместо родных стен глаза видели довольного жизнью соперника, а уши слышали с этой минуты ненавистное:

– Оу аай билии-ив ин е-эстудэ-э-эй…

Большинство студентов и, что намного обиднее, студенток продолжало глазеть на фиглярство местного заводилы. Мирон вновь орудовал косой с усердием палача: остаткам травы головы сносило по самые щиколотки.

– Побил бы, да зубы жалко? – съехидничал Аскер.

Ник покачал головой: нехорошо насмехаться над товарищем, особенно так плоско, затерто и по поводу, по которому тот не сегодня-завтра может посмеяться над тобой. Для Аскера, низенького и щуплого, по-своему это было очень актуально.

– Я мог бы ответить разными способами, как логично-непечатными, так и сугубо иррациональными, – сдержанно выдал Мирон, – но предпочту закрыть тему ключевым вопросом математики: не все ли равно?

Ник с облегчением выдохнул: миру мир.

Работа возобновилась.

Бензиновую технику – газонокосилки и триммеры – организаторы студентам не доверили, инструмент бесплатной рабочей силы составляли грабли, косы и метлы. Обычной косой умели орудовать четыре старшекурсника, по соседству сейчас тоже изображавшие маятники, и Мирон – каждое лето у него проходило в деревушке на границе с Литвой, где родственники учили жить с природой в ладах. Ник, Аскер и Луиза довольствовались граблями. Их четверка работала отдельно, по приезду на участок все привычно разбились на группки: мажоры, балбесы, умники и индивидуалы.

Ник с Мироном, Аскером и Луизой составляли категорию умников. В чужих устах звучало обидно, но смысл радовал. К примеру, оказаться балбесом не хотелось просто из-за названия. Индивидуалов в постоянном броуновском движении сбивало в кучки и быстро разносило; они держались нейтрально, существовали неинтересно, а если в их среде вспыхивали звезды, везунчиков втягивало гравитацией одной из заинтересованных группировок.

Мажоры у прочих вызывали завистливое презрение с упором на прилагательное. Кому не захочется нестись по жизни с ветерком, разбрасываться купюрами и собирать падающие к ногам приятные нежданчики – совершенно незаслуженные, но бесконечные? В круг избранных вели два пути. Первый измерялся деньгами и родительскими возможностями, второй – особыми личными качествами, что требовались сообществу на данный момент. С исчезновением у новичка денег или потерей интереса к нему дверь в самопровозглашенную элиту закрывалась. Мажорная тусовка не ограничивалась учебной группой или курсом, она включала весь университет, а вне стен альма-матер расширялась многократно за счет таких же из других заведений и временно вовлеченных. К прочим мажоры относились высокомерно, считали лохами и нищебродами.