Что греха таить, он и сам не был исключением из этого уже начавшегося процесса – постепенного превращения мира в большой сумасшедший дом. Ведь стоит только послушать новости, как голова пойдет кругом: каких только преступлений не совершают люди безо всяких мотивов, единственно из чувства протеста. А против чего этот протест направлен? – надо полагать, против самой жизни. И что тут сделаешь, если зло активнее добродушия, хаос удобнее созидания, если человеку легче поддаться унынию и соблазнам, чем выстаивать против них? Существует ли способ остановить мировой психоз и, если существует, кому такое под силу? Ответ напрашивался сам собой – во всяком случае не тебе, задающемуся этим вопросом. Да и вообще никому, опять же кроме Господа Бога.

Однако Сергей Григорьевич знал опасность такой позиции − именно с нее обычно начинается психическая нестабильность. То же Священное Писание предлагает другой рецепт: «Отойди от зла и сотвори благо». То есть не утони в унынии, греби против затопляющего мир зла, делай свое пусть маленькое, но качественно нужное дело. Иначе говоря, если не можешь вымыть лестницу, вымой одну ступеньку.

Так он и стремился жить, не нарушая законов этики, искренне стремясь помочь каждому пациенту. Но ведьма-депрессия находила другую лазейку: а впрямь ли вам, милейший Сергей Григорьевич, пристало считать себя порядочным человеком? Судьбы мира вас, видите ли, волнуют, а что являет собой ваша собственная судьба? Чем объяснить ваше полное одиночество в период, когда пора подводить итоги? С женой вы уже давно врозь, и взрослый сын не горит желанием с вами общаться. Да и ваши родители могли бы пожить подольше, если б не частые огорчения от вас, тогда еще юнца…

Он любил родителей, любил и жену, и, конечно, сына. Но так уж сложилось, что на предъявленные обвинения возразить было нечего.

Сергей Григорьевич происходил из «бывших», или «недорезанных», как до середины двадцатого века именовали потомственную интеллигенцию. Его отец родился в год революции, но был воспитан старорежимно и не любил советской власти, при которой прожил всю жизнь. Впрочем, он хорошо работал в советских учрежденьях. Был профессором геодезии, даже сделал открытие – нашел новый метод исследования земных недр. Это произвело сенсацию в научном кругу. Страшно подумать, одно время вопрос стоял о Сталинской премии! Но кто-то донес, что Савицкий посещает церковь, открыто дружит с попами и ходит на Пасху в крестном ходу. Премия, само собой, отпала, и еще спасибо, что на этом закончилось: отца вполне могли лишить кафедры, запретить его разработки, выгнать из института. А могли и посадить, сослать в лагеря. Но Сергей Григорьевич был уверен, что даже такой поворот судьбы не сломил бы в его отце волю к жизни, верность избранным идеалам. Григорий Сергеевич не пропал бы и в лагерях, наверняка оказавшись среди тех, кто потом вернулся, – возможно, искалеченный телом, но не душой. Это был человек по натуре своей героический. И рядом с ним – мамочка, нежная и естественная, как полевой цветок, искренне разделяющая все убеждения мужа.

Вот такие Сергею достались родители. И вместо того, чтобы сознавать свою исключительную удачу, он, наоборот, страдал. Это пришло с подросткового периода, выпавшего на конец сороковых, начало пятидесятых годов. Почему в их доме накрывают праздничный стол не на Седьмое ноября и на Первомай, а на Рождество и на Пасху? Почему в родительской спальне стоит киот – застекленный шкафчик с иконами, лишь иногда задергивающийся шелковыми шторками? И почему мамочка, такая умная, такая все понимающая в других областях жизни, входит ночью перекрестить его спящего (иногда он не спал и видел, как она крестит). А чем объяснить, что его образованный, явно не глупый отец презрительно фыркает, когда речь заходит о школьных сборах, митингах и даже – страшно сказать – об уставе Ленинского комсомола? Или о решениях, принятых двадцатым (двадцать первым, двадцать вторым) съездом партии? Наверное, Сергей мог бы возненавидеть родителей, если бы не любил их так сильно. Или начать стыдиться того, что он сын столь несовременных, столь отсталых в общественной жизни людей. Однако Григорий Сергеевич был безусловно блестящим человеком: в образовании, в общении, в самом стиле жизни. Дом Савицких являлся центром определенного круга «недорезанных», здесь бывали значительные люди, и разговоры порой велись захватывающе интересные – даже для такого юного дурачка, каким был в ту пору Сергей.