Но теперь, когда началась вой на, когда он бесцельно бродил по Парижу, словно носимый ветром, когда его связной был арестован во время первой же облавы и он утратил всякий контакт с Германией, теперь, когда он должен был вставать при первых звуках Марсельезы, теперь он обнаружил в себе искреннее желание, вскинув к небу твердый подбородок, петь «Германия превыше всего». И вновь услышать Кайзера, обращающегося к народу с балкона своей берлинской резиденции: «Всевышний… Тот, на которого возлагали свои надежды мой отец и мой дед… Дух его… да пребудет вечно в германском солдате… и германском народе… Бог справедлив… Он поможет нам победить!»

Господи! И почему же я так растроган? Почему душа словно очищается от грехов? Смыто все, что сделала со мной жизнь. Нет матери, которая не любила и покинула меня. Нет невесты, которая не любила и покинула. Нет больше боли, сомнений, тоски. Я мужчина, воин, человек долга и чести. В душе моей мир, какого я не ведал прежде. Я люблю Кайзера, и буду служить ему, и умру за него! В этом мой долг, моё блаженство!

В начале 1915 года Ашиль ван Хуккер получил приказ завербовать танцовщицу по имени Мата Хари в помощь германской разведке.

Он отыскал её в Голландии, где «Звезда Танца» пряталась от вой ны. Её дом на улице Ньюве Ютлег переживал ремонт, но в большой пустой гостиной было хорошо: чай, благоухающий просторами Гималаев, чудный вид из окна – канал с темной зеленоватой водой, дети, идущие по белой дорожке из монастыря.

– Вы знаете, мадам, голландские коммерсанты больше не могут вести свои дела во Франции. А я, по случайности, нуждаюсь в услугах путешествующих коммерсантов.

– Но… Я не коммерсант.

– О, да, мадам! Вы – великая танцовщица! Актриса! Я не пропускал ваших представлений и скажу, слепой прозрел бы, чтобы увидеть вашу Саломею. Эту библейскую ночь и это тело, смотреть на которое, все равно, что смотреть на нестерпимое сияние солнца в зените. Смертельная угроза и наслаждение, блаженство на грани жизни и смерти. И это всё вы, Саломея, погубившая всех, всех! Не только Иоанна Крестителя, но и Ирода, и свою мать, и себя. И так было всегда, еще до начала времен. И так есть… Так мы потеряли рай.

Ван Хуккер чувствовал поднимающуюся из глубины души жажду мести. Кому? За что? Она… Она искушала его все эти последние безумные предвоенные годы. Она входила в его комнату, как гонимый ветром шелк. Она стала призраком в каждой пустой комнате. Он грезил, как её прекрасные волосы падают на его лицо. Она была частью нахлынувшей тишины и ветерка, внезапно появившегося ниоткуда. И вот теперь он подбирался к ней – осторожно, при помощи изящной последовательности тихих шагов.

– Да, вы – великая танцовщица! Актриса! И именно вы могли бы помочь мне получить особый товар… Информацию.

Она резко смахнула крошки со стола и поднялась.

– Господин… да, ван Хуккер, почему вы считаете, что я соглашусь быть шпионкой?

– Ну, что вы! Корреспондентом, зарубежным корреспондентом.

– Боюсь, ваши деньги не покроют моих затрат. Кроме того, я не намереваюсь уезжать отсюда. Теперь это мой дом, и я собираюсь жить здесь.

Она проводила его до калитки через сад с роскошными тюльпанами. Он задержал её руку дольше, чем требовали приличия, но еще более осязаемым был упорный взгляд его глаз…

Газоны побелели от росы, и она поспешила вернуться в дом к своему чаю с печеньем, к зачитанным до дыр «Братьям Карамазовым»[8], к этой земляной черной[9] силе, к вопросам без ответов, к страданию, которое выше правды. «Веруй, что Бог тебя любит так, как ты и не помышляешь о том, даже и с грехом твоим, и в грехе твоем