Они расстались, и граф де Леви увез дочь в провинциальное имение, чтобы избежать лишней огласки и сплетен. Каждый родитель стремится спасти дитя от пагубной страсти, но скольким удается остановить детскую руку, снова упрямо тянущуюся к огню? Высший свет, обычно не прощающий подобного неприличия, остался неожиданно слеп и глух к этому эпизоду. Граф де Леви немало усилий приложил к тому, чтобы все думали о его дочери как о больной, которой необходимы покой и воздух, нежели как о той, кому нужно смыть позор забвением. Не то чтобы общество Второй империи очень переживало о морали, но очередной неудавшийся союз всегда так радостно и злорадно обсуждался, что отцу была невыносима сама мысль об этом, ни с точки зрения его собственного положения в обществе и ведения дел, ни по этическим соображениям: он все еще мечтал отдать дочь замуж. Дочь, сдавшую экзамены и получившую рекомендательный лист для поступления на высшие курсы Французской академии. Дочь, назло ему закончившую курсы медицины и философии в Лилле.

Отчаявшись снискать в людях те тепло и заботу, которыми не были даже неловкие попытки отца уберечь ее от сплетен, Жюли решила никогда более не надеяться на то, что ей уготована хоть часть того прекрасного чувства, которое описывают в книгах. Все-таки реальный мир оказался другим и был так далек от ее мечтаний… Книжной любви не бывает. Ее вообще нет.

В условиях простого бытия: прогулок по лавандовым полям, книг, заботы о котятах, выращивания роз – деревенское лето в Провансе так неспешно и так прочно латало раны Жюли, что ей и самой начало казаться, будто не было никакой страсти, не было никакого Парижа, не было этой отчаянной первой любви, которая огнем выжгла ее сердце. Был чистый лист, на котором ее рукой могло быть нарисовано все, что она захочет, все, что пожелает… Она отчаянно стремилась забыть всё настолько, чтобы больше никогда не испытывать такой боли. Чтобы больше никогда и никого не любить.

Пока Жюли благоразумно делала выводы в провинции, в парижский особняк графа де Леви так неожиданно и так не вовремя явился Луи Сен-Паль, ослепленный безнаказанностью всех своих выходок и привыкший получать всё по первому капризу. Отец Жюли принял молодого повесу сухо и холодно. Услышав предложение руки и сердца его дочери, граф де Леви собрал все остатки силы воли и отказал, объяснив, что никогда, пока он жив, Жанна-Гиацинта де Леви не станет мадам Сен-Паль, женой человека столь же бесчестного, сколько безнравственного и еще много чего «без-…», – и тут его хватило на три четверти часа ругательств и обвинений, в которых он ни разу не повторился.

Искренне презирая равнодушного погубителя своей дочери, граф де Леви молча проследил за тем, как лакей объявит ошеломленному поклоннику, что двери дома де Леви навсегда закрыты для него. Тем строже было лицо графа де Леви, что знал он и об истинном назначении этих ухаживаний и причинах повышенного интереса господина Сен-Паля, чьи письма в Берлин, зашифрованные под видом обращения к бабушке в Пруссию, регулярно расшифровывались в его кабинете и содержали немало деталей работы ведомств Франции. Деталей, которые легко могли навредить. Вторая империя Франции фактически не имела разведки, сохраняя лишь криптографию для переписки и получения расшифрованных донесений. Используя этот канал информации для того, чтобы дезинформировать противника, граф де Леви не мог ничего поделать с Сен-Палем, но обезопасить свою дочь был обязан.

Продолжая изображать пылкого любовника, чья уловка с временной разлукой, задуманной для того, чтобы еще больше привязать к себе Жюли, с треском провалилась, Сен-Паль был унижен, но тем сильнее желал получить то, что так легко было предложено ему один раз и так ценно оказалось впоследствии. Настолько сильно было его желание, что привело к мыслям о венчании и союзе, так несвойственным людям его круга и рода занятий, чем Луи Сен-Паль немедленно поделился с репортерами Le Petit Journal