Или она здесь не прописана.

О господи, господи, где же ты, родная моя?

Елена смотрит с нетерпением.

Кажется, ждет кого-то. Скорее всего, любовника. Вот почему она мне так легко открыла…

Звонок в дверь.

Я права.

– До свиданья.

Лицо новой хозяйки разгорается, делаясь ярче. Волнуется, верно. Предвкушает…

Я ухожу. Валя, что же нам теперь…

Елена торопливо запирает дверь на два замка. А любовник у нее молодой, темненький, симпатичный. Глаза только острые какие-то, чересчур проницательные. Один взгляд пристальный, а до костей пробирает. Ох… Не люблю я такие глаза.

Резко перехожу в свой обычный режим. К миру возвращаются его прежние краски.

Вот и наигрались мы в эти ребяческие игры. Где я теперь? И где моя Валя?

Я на нее так надеялась, и…

Что-то тут неладно. Неправильно. Не так все должно было быть.

Говорил же мне Сергей: большой город Москва, легко заблудиться…

Валя-Валя, единственная надежда, единственная ниточка…

Что ж мы теперь, Анна Григорьевна Гольц? Обратно собираться будем? Или прямо в больницу? Там нас давно уже ждут добрые дяди в белых халатах. Вот и во множественном числе уже о себе заговорили вдобавок ко всему прочему…

Зажмурив глаза от мрачной перспективы, я сместилась. Пурпурный Мир принял меня в свои объятья легко и, как мне показалось, радостно. Отдохнуть бы хоть немножко. Слишком я устала, ночь в поезде – плохой тонизатор, глаза слипаются, несмотря ни на что…

Вот и солнышко какое маленькое, тоже, наверное, не выспалось. Баю-баюшки-баю, не ложися на краю…

С трудом разлепив веки, я иду дальше.

Придет серенький волчок, схватит Аню за бочок…

Волк. Серый.

***

Фамилия у нас с Валентиной была редкая, что правда, то правда. Доставшаяся в наследство от сумасшедшего прадеда-поляка (в Пскове вообще-то немало выходцев из Польши живет). Впрочем, может быть, что прадед врал и никакой он был не поляк, просто фантазер большой с романтическим уклоном и от советской власти хитро скрывался… Не знаю. Валя рассказывала, приютила его бедная русская девушка-сирота Маришка, красивая: коса до пояса, сама тоненькая, худенькая, а глаза синие-синие!.. Как в сказке. Тогда со здравым смыслом вообще-то плохо было, 1920 год, все, кто мог в руках оружие держать, на гражданской пали, голод кругом, разруха, а в хозяйстве мужик требовался до зарезу. Маришка ведь не одна была, с двумя маленькими братьями и старой теткой, частично слепоглухонемой. Частично, потому что никогда не видела и не слышала того, чего ей видеть и слышать было не надо. Тем и жила.

Вот так бедная сирота с нашим прадедом и поженились. Так Валентина рассказывала. Правда, от случая к случаю прабабка Маришка становилась у нее Василисой или Аленой, ну да это, наверное, от забывчивости. Это сама сестра говорила…

Хотя она, может, тоже врала. Поручиться я не могу.

Оригинальная у меня, однако, амнезия получается, просто по всем классическим канонам: «тут помню, тут не помню». Интересно, почему такие мелкие детали и ассоциации всплывают в памяти легко и словно бы без всяких усилий, а вот значимые вехи биографии остаются за чертою дозволенного?

Я задумчиво усмехнулась. Это была, пожалуй, самая малая из теперешних моих проблем… Взять хотя бы природу Пурпурного Мира: мир это или просто периодически повторяющийся глюк? Если глюк, то еще ладно, а если мир, то ведь с этим надо же «что-то делать».

Размышления мои были дурацкими. Пассивными и неплодотворными, они не несли ничего нового, ничего не могли решить.

Детские годы моей жизни я помнила хорошо. Помнила строгие валентинины глаза: сестра по жизни была почти отличницей и почти аккуратисткой, спокойной, настойчивой, выдержанной. Она воспитывала меня вдвоем с бабушкой Катей, не имевшей, в общем-то, к роду Гольц никакого отношения, но женщиной доброй и понимающей. Когда мне было лет восемь, бабушка умерла. Каким-то образом настойчивой Вале удалось отстоять меня у муниципальных служб города, впрочем, в нашей области сирот, надо полагать, хватало и без меня.