– Слушай, Боб, халтурка подвернулась. В Москве. Только надо побыстрее выезжать.

– Перед Новым годом? Да ну на фиг.… И вообще я Москву не люблю, ты же знаешь. Суетно там.

– Да им какую-то хрень до Нового года сдать надо, они не успевают. Да еще и больше месяца времени. Платят нормально.

– Не, на фиг. Не готов я. Срываться так.

– У тебя что, семеро по лавкам? Ну, Боб…

– Не приставай. И вообще я говорить не могу сейчас.

– Ладно, я перезвоню. Но времени мало. Думай.

– Ага, Пока, Мишель.

– Кто там? – дед насторожился.

– Да, так, – я пожал плечами, – Давай по наливке лучше.

Мы выпили уже втроем. Тепло так. Чувствую, как наливочка растекается по телу. И из чего он ее делает?

– Борис, я давно хотел с тобой поговорить, – дед попытался посмотреть на меня серьезно.

Я пытался отшучиваться: – Да, мы ж всегда серьезно.

– Не перебивай. Тебе четвертый десяток. У тебя нет ни работы постоянной, ни семьи. Долго ты так жить собираешься?

Блин, и профессор Сперанский туда же.

– Дед, – я махнул рукой.

Но он продолжил: – Я понимаю, что у тебя с отцовской стороны странная наследственность, но…

У меня опять зазвонил телефон. Я глянул на экран и слегка поежился: отец. Телепатия какая – то.

– Слушаю, пап.

– Борис, привет.

– Привет.

– Ты когда зайдешь-то? Обещал ведь.

– Да всего два дня прошло. Или день. Зайду, конечно. Может завтра даже. Или послезавтра. А сейчас я у деда.

– Ага. Привет Виктору Борисовичу.

– Дед, тебе от отца привет.

Дед удивленно взмахнул рукой и пошевелил бровями.

– И тебе привет, папа.

– Ага. Спасибо. Звони и заходи. Я жду.

Да уж, дед, похоже, тоже был удивлен своими телепатическими способностями. Под это дело он перестал меня учить жизни, и мы выпили еще наливочки. Людмила наклонилась к деду и тихо сказала ему что-то типа: может, хватит. Дед опять шевельнул бровями и непонятно махнул пальцами.

Тем временем, за окном стемнело, и я начал собираться в город, а то электричек в последнее время стало ощутимо меньше.

На прощание, я наклонился к деду и тихо попросил: – Дашь немного «копытных»?

Дед опять сделал недовольный вид, но несколько тысячных перекочевали все же в нагрудный карман моей рубашки. Ближе к телу, так сказать. Дед пожал мне руку, и я шагнул с крыльца. Обернулся, чтобы махнуть на прощание рукой, и увидел два силуэта: дед на крыльце и прислонившаяся к косяку Людмила сзади него. Интересно, кто она – аспирантка или целый доцент, подумал я мельком. А потом вспомнил про отца: чего же интересно он так настойчиво от меня хочет. На него не похоже. После наливки и в теплой куртке мне хорошо и по дороге на станцию я все настойчивее думал об отце.

Вообще, фамилия моего отца – Селюк. Сергей Богданович Селюк. Отец родился на Западной Украине сразу после войны. Отца своего толком не помнит. Куда он исчез, говорит, не знает. Мать с ним маленьким вскоре переехала в Центр России, к родственникам. Умерла, когда ему было лет семь или восемь. Потом и у родственников жил и в детдоме. Судьба пошвыряла-побросала. Выжил, говорит, потому что одиноким волком был, никому не доверял. Таким он и остался, несмотря на внешний мягкий вроде бы характер. И с матерью не смог ужиться, хотя не ругались вроде особо. Долго, правда, расходились – сходились. Потом разошлись, но зацепил он ее, видно, крепко. До сих пор вспоминает. Да и дед тоже… Только вот фамилию мне дали материнскую. Маман твердо сказала: никогда мой сын не будет носить фамилию Селюк. Дед поддержал. Надавил авторитетом академическим. О фамилии я не жалею – Борис Сперанский звучит красиво. Только вот отца бывает жалко. Вот в такие минуты, как сейчас.