Демид открывает для меня дверь в салон с роскошной комбинированной отделкой из красной кожи с черным карбоном и полированным алюминием. Я даже в мечтах не уносилась в ночь на такой дорогой машине. Уж слишком недосягаемый для меня блеск.

Сиденье будто сделано специально под меня. В глубоких рельефах боковых и поясничных поддержек сразу чувствуешь себя комфортно, и нет надобности что-то менять механическими регулировками, диапазон которых здесь очень богат.

Я разглядываю приборную панель с центральной консолью. Климат-контроль, медиасистема, дисплей, одомерт. Здесь все какое-то фантастическое, нереальное. Боишься к чему-то случайно прикоснуться, задеть.

В отличие от меня, Громов запрыгивает за руль уверенно, резко, по-хозяйски свободно. По правде сказать, он и смотрится тут гармонично. Словно рожден для этого гиперкара.

Взгляд, которым он вскользь касается меня, обдает меня холодом. Кажется, пора бы к нему привыкнуть. Но всякий раз, когда мы вступаем в зрительный контакт, какой бы продолжительностью он ни был, что-то замыкает. А потом будто гром. Бам! И по моей спине бегут мурашки.

— Не очкуй, Рина, сегодня я тебя не убью.

Какого результата он ждет, озвучивая эти сомнительные перспективы? Что я запрыгаю от счастья? Расцелую его? Запою? Или просто мой страх доставляет ему особенное удовольствие? Личный сорт натурального наркотика, никакой синтетики.

— Босс, рискованно без охраны. — Демид склоняется перед опущенным стеклом с водительской стороны.

Громов ни говорит ему ни слова. Молча поднимает тонированное стекло и заводит заревевший двигатель. А чего ему, собственно, бояться? Ночью мы тоже были без охраны, но остались живы. У него наверняка и тут припрятана пара-другая стволов.

Особо не разгоняясь, Антон выводит машину со двора, замечает, как я пристегиваюсь, вжимаясь в кресло, и хмыкает:

— С такими ногами ты могла бы быть моделью.

На рефлексах кладу ладони на колени. Это не спасает, потому что шорты длиннее не становятся. Чисто психологически помогает почувствовать себя прикрытой.

— Ты вроде бы сказал, что у Радика глаза на заднице, — напоминаю я обидное оскорбление.

— Блондинки, — усмехается он, набирая скорость. — Это был комплимент, Рина.

— А… — Я захлопываю рот, сообразив, что перевернула его реплику с ног на голову. На самом деле, я ему понравилась? И он посмеялся над тем, что Радик слепой, не разглядел моей привлекательности?

Боже…

— У одного моего приятеля сегодня пенная вечеринка. Мы с Инессой рассчитывали оттянуться. Ну знаешь, как это бывает: танцы, бухло, секс. Все по-взрослому. Хотя, — лыбится он, — откуда тебе знать?

К коварному прищуру его глаз не хватает только пары фингалов. Он высмеивает меня за скромность, гордясь своей испорченностью. Но делает это так естественно, что без затруднений подменяет понятия даже в моей голове.

— Я не претендую на место твоей Инессы. Езжайте с ней, куда хотите.

— Без кольца эта вечеринка превратится в мексиканские страсти. Ненавижу вынос мозга.

— Я помню. Поразительно, что со своей системой условий ты остановил выбор на истеричке.

— Снова показываешь свои острые молочные зубки? У меня часто меняется настроение, Рина. Делай выводы.

Выводы насчет тебя я уже давно сделала, и лучше их не произносить вслух.

Выехав из поселка, Громов зажигает дальний свет, и теперь его ничто не тормозит разогнаться по максимуму. Понятия не имею, какой предел у «Бугатти», но стрелка спидометра меня пугает до чертиков. Я во все глаза таращусь вперед — туда, где вибрирующая насекомыми тьма прорезается ослепляющими фарами. А Антон тем временем невозмутимо отвлекается на переключение музыки. Он почти не смотрит на дорогу. С головой погружается в звуки, выбирая подходящую под его настроение волну. Его крепкая рука с набухшими венами, как признаком силы, и дорогими часами, напоминающими о его величии, лениво лежит на рулевом колесе. Слишком спокойно и беззаботно. Ни за что не подумаешь, что эти руки по локоть в крови.