Но тем не менее мне приходится всю ночь не спать и в голове собираться в дорогу. Кстати, это мучительное состояние, если учитывать, что я в нем провел без малого сорок лет. И – ни одного месяца на одном месте.

ЮР Андрюша, это чем объясняется? Непоседливостью, или неуживчивостью, или обстоятельствами жизни? Или приедаются пейзажи?

АБ Пейзаж – это то, что ты увидишь, а не то, к чему ты едешь.

Для пишущего человека писать – не совсем праведное дело. Есть что-то тут не то. И я думаю, качество письма во многом зависит от того, насколько ты это искупаешь и оправдываешь усилием внутренним. Не надо заблуждаться на предмет, что именно твое слово так уж необходимо людям, это будет странное заблуждение.

ЮР Какова роль зависти в творческом процессе?

АБ Мне казалось, что чего-то во мне нет. Ханжа ловится там, где он думает, что он не обладает тем, в чем людей укоряет. Когда человек говорит: «Я никогда не» – не верить ему можно сразу.

Вот я не люблю власть как таковую, но она такая часть нашей жизни, что нельзя отрицать ее наличие. И я очень боюсь обнаружить, что я не люблю власть, потому что я властный человек. Подозреваю, что я завидовал, и очень сильно. Но то, чему я завидовал, как-то принимал в восхищении. И потом выработал несколько принципов, которые мне помогали прожить не то чтобы безбедно, а без лишнего в жизни. Ну вот, например, как литературный критик я никогда никого не обругал. Во-первых, потому что я не литературный критик, во‐вторых, потому что мне скучно это делать. Зачем же я это читал, если мне это не нравилось? Я ничего не прочитал того, что мне не нравилось, просто я читаю с таким же трудом, как пишу, почти по слогам. Значит, какую книгу я должен читать, чтобы мочь ее по слогам кушать?.. Я старался и писать по слогам. Это для меня один процесс – чтения, писания.

Вот эта книга про биостанцию на Куршской косе, например, вся пропитана завистью. Я завидовал биологу, что он живет в таких условиях. Что он знать не знает Союза писателей, цензуры, занят своим делом, я мечтал всю жизнь об этом. Как выясняется впоследствии, он, наверное, завидовал мне. Мы оказались замечательной парой. Сейчас он издал дивную книжку «Непослушное дитя биосферы». Виктор Дольник13, крупнейший орнитолог, с ним-то мы и начали эту книгу.

Я всю жизнь пишу для кого-то. И чтобы не прослыть вором, я пишу только с восхищением. Восхищение – это уже познание. Я хочу расплатиться, значит, я должен написать. То есть из зависти у меня родилось множество вещей. А может, я всю жизнь Пушкину прозавидовал? Может, я завидовал слишком чему-то большому, тогда это уже тщеславие.

Мы не знаем языков. Да, конечно, виноват Сталин, железный занавес, но мы не знаем их, потому что мы боимся. А на самом деле русский язык – это вовсе не изолированный язык, он обучен латыни, французскому. Над этим постарались Ломоносов, Пушкин. Во всяком случае, язык обучается, а люди нет. Это игра, знание, красота, вовсе не сложные вещи, усложняют вещи только спекулянты.

Вообще, когда мы возводим памятники, мы отделываемся от того, чтобы познавать. Вот это нам нужно. И когда мы детям закладываем программы только принудительные, мы воспитываем из них и врагов собственного поколения, и врагов собственной жизни, несчастных людей. И обязательно мстительных.

ЮР Ты окружен друзьями, любим друзьями и дружил сам, и любил друзей…

АБ Ну, это было исповедание. Я вдруг подумал, что же я предпочитаю, вдруг увидел, как складывается партия, как складывается мафия. Я всю жизнь прожил с друзьями. Я старался их не то чтобы подавить, а, наоборот, их как-то возвысить, объединить. Очень любил сводничать, знакомить их друг с другом. И какое-то количество, в пределах десяти замечательных людей, просто были моей жизнью. Я жил при этих друзьях, при Мише Жванецком, Юзе Алешковском, Резо Габриадзе, я при них жил. И как-то Резо сказал, что мы самая беззащитная мафия… Конечно, это мафиозный принцип – фамилия, то есть образовать фамилию.