ЮР Беллочка, ты подарила нам день, но мы мало читали твоих стихов. А очень хочется. Я настаиваю на том, чтобы ты прочла. Надела очки и прочла.

БА Очки мне затем, что, видишь, я Галактиона без очков читаю, а свое нет – я же не из тех, кто на ночь читает свою книгу. Ну, просто я тут заложила кое-что в книге, мы с тобой говорили о том, что у меня есть такой герой, да?

ЮР Да, да.

БА А вот это стихотворение, которое называется «Гусиный паркер». Тут как бы два героя, слившиеся в один силуэт. То есть я как бы иду, и как будто еще кто-то другой идет. А называется «Гусиный паркер», была у меня такая авторучка, я очень любила ею писать. Она была «Паркер», а «гусиная» – уж я ее так звала.

И тут видно, что я могу себя принять за какого-то человека, который может быть мне ближе, чем я. Кто-то, кто мыкается на белом свете. Живет тяжелее и хуже, чем я.

ГУСИНЫЙ ПАРКЕР

Когда, под бездной многостройной,
вспять поля белого иду,
восход моей звезды настольной
люблю я возыметь в виду.
И кажется: ночной равниной,
чья даль темна и грозен верх,
идет, чужим окном хранимый,
другой какой-то человек.
Вблизи завидев бесконечность,
не удержался б он в уме,
когда б не чьей-то жизни встречность,
одна в неисчислимой тьме.
Кто тот, чьим горестным уделом
терзаюсь? Вдруг не сыт ничем?
Униженный, скитался где он?
Озябший, сыщет ли ночлег?
Пусть будет мной – и поскорее,
вот здесь, в мой лучший час земной.
В других местах, в другое время
он прогадал бы, ставши мной.
Оставив мне снегов раздолье,
вот он свернул в мое тепло.
Вот в руки взял мое родное
злато-гусиное перо.
Ему кофейник бодро служит.
С пирушки шлют гонца к нему.
Но глаз его раздумьем сужен
и ум его брезглив к вину.
А я? В ладыжинском овраге
коли не сгину – огонек
увижу и вздохну: навряд ли
дверь продавщица отомкнет.
Эх, тьма, куда не пишут письма!
Что продавщица! – у ведра
воды не выпросишь напиться:
рука слаба, вода – тверда.
До света нового, до жизни
мне б на печи не дотянуть,
но ненавистью к продавщице
душа спасется как-нибудь.
Зачем? В помине нет аванса.
Где вы, моих рублей дружки?
А продавщица – самовластна,
как ни грози, как ни дрожи.
Ну, ничего, я отскитаюсь.
С получки я развею грусть:
и с продавщицей расквитаюсь,
и с тем солдатом разберусь.
Ты спятил, Паркер, ты ошибся!
Какой солдат? – Да тот, узбек.
Волчицей стала продавщица
в семь без пяти. А он – успел.
Мой Паркер, что тебе в Ладыге?
Очнись, ты родом не отсель.
Зачем ты предпочел латыни
докуку наших новостей?
Светает во снегах отчизны.
А расторопный мой герой
еще гостит у продавщицы:
и смех, и грех, и пир горой.
Там пересуды у колодца.
Там масленицы чад и пыл.
Мой Паркер сбивчиво клянется,
что он там был, мед-пиво пил.
Мой несравненный, мой гусиный,
как я люблю, что ты смешлив,
единственный и неусыпный
сообщник тайных слез моих.

Андрей Битов11: вел я себя достаточно скромно, но внутренне уже ожидал победы

Он был одним из крупнейших и умнейших писателей второй половины двадцатого века. Он писал, дружил и любил Пушкина. Андрей постоянно представлял его нам, чтобы мы понимали нашу удачу – родиться в одном языке с ним. Имя Александра Сергеевича присутствует и в главном романе Битова «Пушкинский дом», и в музыкальном ансамбле «Пушкин-джаз», где Андрей в сопровождении выдающихся джазменов исполнял пушкинские черновики, и в хеппенинге «Битов показывает Пушкину прародину» с борта проплывающего мимо Африки теплохода. И среди многих его книг «Человек в пейзаже»12, которую мы вспоминаем, как повод поговорить.

ЮР Вы, конечно, не видите, какой странный пейзаж я спроецировал на стену Конюшни из волшебного фонаря. Я позаимствовал его из книги Андрея Битова «Оглашенные» – той части, которая называется «Человек в пейзаже».