Бабушкин книжный шкаф являлся, как принято выражаться у архитекторов (и немножко – у археологов) доминантой пространства. Все в комнате вращалось вокруг него. Леша порой думал, что и сам дом строился вокруг этого массивного деревянного изделия. Белая, конечно же, так не считала (она вообще не задумывалась о подобных вещах), но мимо шкафа проходила с осторожностью и даже почтением.

Шкаф населяли книги – тонкие и толстые, важные и потрепанные. Татьяна Васильевна очень дорожила ими. Тяжелые плотные шторы скрывали окно, чтобы редкие издания не выгорели на солнце. Мягкий ковер на полу гасил топот шагов, чтобы полки шкафа не вздрогнули ненароком. Стеклянные дверцы защищали книги и богиню Бастет от Лешиного любопытства – ему разрешалось подходить к шкафу лишь в присутствии бабушки.

Леша побаивался шкафа, как и саму бабушку. Он бы нисколько не удивился, узнав, что та хранит в нем настоящую мумию или отравленный ядом скорпиона кинжал, которым предатели закололи какого-нибудь неудачливого фараона. Бабушка признаваться в подобном не торопилась, так что шкаф продолжал скрывать свои тайны. Зато сама Татьяна Васильевна живо интересовалась Лешиным воспитанием, пребывая в уверенности, что без ее твердой руки человека из этого лоботряса не вырастет. «Лоботряс» старался как можно реже попадаться бабушке на глаза, чтобы избежать новой порции занудных нравоучений. Спасение кошки на время примирило его с постоянным бабушкиным ворчанием – Клео служила громоотводом, словно специально начиная тереться о ноги Татьяны Васильевны всякий раз, как та отчитывала внука. «Дурацкая кличка, – подумал мальчик, – не могла она ее Мусей назвать». Впрочем, бывшая бездомная кошка уже отъелась, отмылась и распушилась, так что даже Леша признавал: это, без сомнения, царственная особа, а не какая-нибудь деревенская Мурка.

Комната Лешиных родителей одновременно служила гостиной – утром диван складывался, а на ночь превращался в большое и слегка скрипучее место для сна. Леша любил смотреть телевизор, забравшись на этот диван с ногами. Здесь же в углу стоял большой стол со швейной машинкой – мама частенько шила после работы. Каждый раз, когда путались нитки или раскрой шел не так, как надо, мама психовала и прогоняла сына с дивана, чтобы «не стоял над душой». «А я и так не стою, я сижу!» – пробовал возражать Леша, но знал, что посмотреть телек этим вечером уже не удастся.

Иногда за мальчика вступался папа:

– Оля, что ты опять ребенка третируешь! Он же тебе не мешает…

– Я, между прочим, этому ребенку третий раз за неделю штаны зашиваю! Лучше бы научил его аккуратнее с вещами обращаться. Вон, кроссовки месяц назад купили – уже выкидывать можно. Мы вроде деньги не печатаем!

Папа уходил, стушевавшись – Белая ни разу не видела, чтобы он выиграл словесную дуэль с женой. Да и бабушка им командовала. Чаще всего Белая слышала от нее реплики про «настоящего мужчину», «вырастила слюнтяя на свою голову» и «вот я в твои годы…»

Последняя фраза нередко адресовалась и самому Леше, причем от всех взрослых по очереди. Он уже знал, что в его годы родители прилежно учились, ходили в музыкальную школу, побеждали в олимпиадах и спортивных соревнованиях, дружили с хорошими ребятами и ездили на раскопки… Ах, нет, раскопки – это про бабушку. Ну, тогда они еще не занимались ерундой. Леша же постоянно, как выражалась бабушка, «чудил». Он даже объяснить не мог, почему именно с ним происходили все эти ситуации, огорчавшие взрослых. Огорчало их буквально все – опрокинутая на пол банка эмали (она просто попалась под ноги, когда Леша достал ее с полки в поисках ножовки, чтобы подровнять ножку шатающейся табуретки), жалобы родителей Кирилла (они не дрались, Киря сам попросил помочь в отработке приемов; кто виноват, что он оказался таким слабаком и неумехой), заляпанные черной сажей стены и потолок на кухне (хотел сделать фейерверк, как в том видео, чтобы потом всех удивить). После каждого происшествия начиналось привычное представление.