– Что это? – спросила Кори, подойдя ко мне.

Я протянул ей осколок. Она взяла его, повертела в руках, посмотрела сквозь него.

– Странный… Красивый. И… неправильный. Откуда он?

Я посмотрел на то место, где его нашел. Рядом не было никаких следов разбитого стекла или чего-то еще, от чего он мог отколоться. Он лежал один, сияя своей невозможной внутренней игрой света на сером бетоне. И тут меня осенило. Наблюдатель. Он стоял примерно здесь, когда давал нам последние инструкции, прежде чем раствориться в тенях. Мог ли он обронить это? Или… оставить намеренно? Этот осколок был так же странен и неоднозначен, как и сам Наблюдатель. Он не был зловещим, как черный камень. Он был… другим. Он не поглощал свет, а играл с ним, преломлял, искажал, создавал новые, невозможные реальности внутри себя. Если черный камень был воплощением трещины как пустоты, как распада, то этот осколок был воплощением трещины как… множественности? Как бесконечной игры отражений и возможностей?

Кори все еще рассматривала осколок, поворачивая его так и этак.

– Знаешь, на что это похоже? – сказала она задумчиво. – На калейдоскоп. Только вместо цветных стеклышек внутри – сама реальность, разбитая на тысячи фрагментов и перемешанная.

Калейдоскоп реальности. Хорошее сравнение. Но что нам делать с этим артефактом? Был ли он ключом? Или еще одной обманкой? Противовесом черному камню? Или его дополнением? Я вспомнил слова Наблюдателя: «Я могу лишь указать направление». Может быть, этот осколок и был его способом указать? Не словами, которые лгут, а вещью, которая показывает мир искаженным, но, возможно, более правдиво? Показывает его множественность, его нестабильность?

– Попробуй посмотреть сквозь него на камень, – предложил я.

Кори достала из сумки черный камень, все еще завернутый в платок. Она осторожно развернула его. Камень лежал на ее ладони, поглощая свет, излучая холод. Она поднесла к глазу осколок и посмотрела сквозь него на камень.

– Что ты видишь? – спросил я с замиранием сердца.

Она молчала несколько секунд, потом тихо выдохнула.

– Ничего. То есть… камень остается таким же черным. Непроницаемым. Но… вокруг него… свет. Тонкие, вибрирующие нити света, исходящие из камня и уходящие… – она повела рукой, словно прослеживая невидимые линии, – Туда.

Она указывала не вдоль платформы, не назад к поезду, а в сторону, в темноту, перпендикулярно рельсам. Туда, где, казалось, не было ничего, кроме непроглядной ночи и, возможно, обрыва.

– Ты уверена? – переспросил я.

– Да. Я вижу их четко. Через осколок. Как будто… как будто камень – это узел, а от него тянутся невидимые струны реальности. И они ведут туда.

Это было невероятно. Осколок, оставленный Наблюдателем, работал как своего рода детектор, показывающий невидимые силовые линии, исходящие от черного камня Октава. И эти линии вели не по очевидному пути, а в сторону, в неизвестность. Может быть, это и был тот «другой путь», о котором намекала записка «Не туда»? Путь, который не виден невооруженным глазом, но который можно разглядеть сквозь призму этого странного, искажающего реальность осколка? Риск был огромен. Сойти с платформы, пойти в темноту, руководствуясь лишь невидимыми линиями, видимыми сквозь артефакт сомнительного происхождения… Но альтернативы были не лучше. Вернуться в поезд-призрак? Блуждать по бесконечной платформе? Пытаться расшифровать лживые слова? Решение пришло само собой. Мы пойдем за линиями. Мы доверимся этому калейдоскопу реальности. Кори крепче сжала осколок в одной руке и черный камень в другой.

– Пошли, – сказала она.

И мы шагнули с края платформы во тьму, навстречу невидимым струнам, вибрирующим в холодной ночи станции «Нигде».