– Ну, я говорю, жалуйся.

– И пожалуюсь! – Дерзко ответил Никодим Филиппович.

– И пожалуюсь, хотя это не в моих правилах!

– Ну?

– Что Вы, все «ну», да «ну»? Издеваетесь что ли?

– От чего же издеваюсь? Жалуйся.

– Вот и пожалуюсь, как на место доставите!

– Зачем же на место? Жалуйтесь сейчас.

Не хорошее предчувствие холодком сжало сердце Никодима Филипповича и во рту от этого предчувствия высохло.

– Так я жду, Отченаш…

– Отченашенко, – поправил незнакомца, Никодим Филиппович и слегка заикаясь, продолжил:

– Вы, Вы господин Дурдынин?

– Сегодня, положим, Дурдынин, а завтра, глядишь и сам Кобелев!

Он как-то странно мотнул головой, подбородком от левого плеча и шипящим, свистящим голосом добавил:

– А может, и самим Собакиным стану!

И совсем не к месту, сказал странное:

– Судьба, знаете, роли, словом, театр жизни…

– Так, это Вы… с Вами я должен заключить контракт.

Враз осевшим голосом спросил Никодим Филиппович.

– Может и со мной, а может, и нет. С контрактом ты, погоди, ты жаловаться хотел. Это любопытно.

Он посмотрел в лицо Отченашенко и раздумчиво произнес, растягивая слоги:

– Давно не слышал, как жалуются.

– Ну, это я так, понимаете ли… Дорога, то да сё…

Начал оправдываться Никодим Филиппович, ужасаясь от мысли, что вот, снова попал в дурацкое положение.

– Значит, жаловаться не будем?

Незнакомец почесал лохматую, видимо ни когда не видевшую ножниц парикмахера голову, почесал аппетитно, запустив в неё обе руки, и чесал с каким-то остервенением, а потом выдохнул с явным облегчением:

– Блохи, будь они прокляты! Так, что? Жаловаться не хочешь?

И, выждав паузу, заметил:

– А жаль. Сегодня самое подходящее время для жалоб. Понимаешь ли, люди все время жалуются в неподходящее время! Вот ты, специалист, рассуди; от чего это людям приходит в голову жаловаться в неподходящее время, а когда нужно – хоть бы одна-единственная жалоба?!

Отченашенко молчал, не зная, что ответить и самое главное – как нужно ответить. Незнакомец нагнулся и вытащил из под сидения баул, и, обернувшись к Никодиму Филипповичу, сказал:

– Ну, коли жаловаться не хочешь и ответа не знаешь, то хоть пить-то можешь?

Неожиданно для Отченашенко, сидение, рядом с водителем, резко откинулось назад и ему еще раз зашибло руку. Откинутое сидение образовало нечто похожее на стол. Водитель, он же, как оказалось – Дурдынин, стал извлекать из баула снедь. Это были копченые колбасы, стеклянные баночки с красной икрой, резанный на ломти черный и сдобный хлеб, какие-то соления, шмат сала обильно нашпигованного чесноком и в довершении всего литровая бутылка водки.

Запах снеди перебил запах бензина и масла в салоне, и даже погребной запах, идущий от Дурдынина. Голова Никодима Филипповича пошла кругом. Он походил на рыбу только что выброшенную на росную траву, вот только трепыхаться негде было – сидел придавленный откидным столом с одной стороны, а с другой, коваными углами подпирал его отцовский чемодан.

Дурдынин достал два граненных стакана и наполнил их водкой под самый ободок, а затем, приподняв стакан, сказал, обращаясь к Отченашенко:

– Бери и давай вздрогнем по случаю.

Отченашенко механически потянулся к стакану и спросил:

– По какому случаю?

Дурдынин улыбнулся краешком губ и ответил:

– Случай он и есть случай, поскольку никакой! Ежели бы, был какой случай, то и имя бы, имел. Эх ты, голова!

Никодим Филиппович держал в одной руке стакан, а в другой ломоть копченой колбасы, истекающей соком, невиданной ранее толщины, похожей на масленый блин и не знал, что делать? То ли вначале откусить и проглотить колбасу, а потом выпить, то ли вначале выпить, а потом приняться за колбасу и прочую снедь, но рука державшая колбасу сама решила за его и он, не заметил, как весь ломоть оказался на языке и, почти не жёваный, скользнул в желудок.