Николушка оценил взглядом ситуацию, и довольно отхлебнув из чашки круто заваренного чаю, продолжил:

– Нечто подобное мы испытывали при чтении рассказов Андрея Платоновича Платонова. Это о нём, позднее, с упоением замечали критики: «пленительная неправильность русского языка». Вспомните произведения Тынянова, Хлебникова. Казалось, творческие поиски последнего граничили с безумием! Минут годы. Пройдет время, прежде чем новое поколение поэтов возведёт экспериментатора в ранг непререкаемого авторитета. Маэстро.

Именно с вышеупомянутых позиций я воспринимаю поэзию моих друзей. И она, к счастью, отвечает высокому полёту предшественников.

– Есть публикации? – Юрий Петрович утерял императорский лоск и теперь походил на ополченца после Брусиловского прорыва.

– В Днепропетровской области бытует понятие «Поэтическая школа Днепродзержинска», – ликовал Николушка, – и представители её известны далеко за пределами области. Москва и Киев, Таллинн и Тбилиси, Казань и Саратов – вехи, где поэзия нашего города гордо заявила о своем существовании. И не только заявила, но и утвердилась на страницах печатных изданий.

Что с моей точки зрения, общего у совершенно непохожих по манере письма друг на друга Лернера и Злючего, Хмель и Закатиной, Шамрая и Городецкого?.. Прежде всего, их объединяет верность однажды избранному пути, серьезное отношение к поэтическому труду, долголетнее творческое учение. И как всякая сфера человеческой деятельности, данная наука неизменно сопряжена с ошибками, увечьями, разочарованиями, надеждами. Кроме того, не менее важный фактор единения – этика обращения со словом. Тот окаянный, проклятый Богом, возвышенный путь творческого поиска, когда точно найденное слово, высвечивает, настраивает, как камертон, на необходимую ноту для единственно верного восприятия и звучания всех нюансов симфонии текста… Я искренне сожалею, что не являюсь представителем данной школы. Принадлежность к ней в высшей степени почётна, правила её чрезвычайно строги, а устав восходит к священным истокам служения поэзии…

В мастерской воцарилась дрожащая восторгом тишина.

– Господи, – нарушила молчание Татьяна. – Да ведь так вот, гладко да красиво никто и говорить-то давно не умеет!

– Эт-точно! – почесывая затылок и довольно щуря глаза, победоносно и примирительно поддакнул Татьяне Севка, что само по себе должно было означать: видала, что за народ ко мне в мастерскую шастает, а ты всё: «бляди» да «бляди»…

– Действительно красиво… – Юрий Петрович разглаживал бороду. – Красиво, но, извините, провинциально и, увы, не обосновано.

– Провинциально, говорите? Не обосновано? – Колюшка полез во внутренний карман пиджака. Я ожидал увидеть нож или пистолет, но в руке у него оказался клочок газеты с отчётом о поэтическом вечере. Заглянув в него, Николушка прочёл:

– Не мыслю своего существования без стихотворений Тамары Кулешовой, чья героиня, я избегаю говорить «похожа на», «развивается параллельно» – нет-нет, ни в коем случае, навеяна образами Анны Андреевны Ахматовой, Беллы Ахатовны Ахмадулиной… Марии Сергеевны Петровых или Вероники Тушновой… Вот строки Петровых. Сравните:

Чёрный ворон, чёрный вран, Был ты вором иль не крал?

– Крал! Крал! Крал!!!

Обе строфы исполнены глубоким чувством трагедийности, предчувствием роковой развязки. Однако последующие строфы несут уже совершенно диаметрально противоположные эмоции. Итак, полярность черного и белого, добра и зла, жизни и смерти, любви и презрения беспокоят поэта, преследуют, требуют выражения…