– Ладно, хватит причитать, веди меня к нему!

– Да никого он видеть не желает.

– Не желает, а придётся! – решительно произнёс я и без дозволения начал подниматься на второй этаж.

Зигхильда жестом велела подождать, постучала в дверь и, не услышав ответа вошла.

– Господин, к Вам пришли, – объявила она.

Я прошёл следом. Комната оказалась грязной, один вид её наводил тоску. По углам скопилась пыль и паутина. Па полу была разбросана одежда. Повсюду лежала посуда с засохшими остатками еды. На полках, столе, подоконнике, под шкафом виднелись кружки и чашки. Сам хозяин, обросший, небритый в грязной рубахе лежал на незаправленной кровати со сбившейся, давно не стиранной простынёй и скомканным одеялом, усеянным пятнами разнообразных оттенков от белёсого до тёмно-коричневого. А дух кругом царил в высшей степени нездоровый: пахло затхлостью, мусором, палинкой и немытым телом.

Впрочем, бывший пивовар глаз на меня поднять не изволил. А служанка начала стыдливо собирать тарелки и стаканы, будто я их ещё не успел заметить.

– Здравствуй, Хорст, – произнёс я как можно громче и беззаботнее.

Страдалец посмотрел на меня неприветливо. Всё выражение лица его говорило: поди прочь.

– Не предложишь старому приятелю стул? – продолжил я в том же духе.

– Сделай милость, уходи, – наконец-то процедил хозяин голосом, похожим на скрип рассохшейся двери, повернулся на бок лицом к стене.

Меж тем Зигхильда составила всю грязную посуду в стопку, покосилась на меня и прошмыгнула в коридор. Я же без приглашения сел и покачал головой:

– Нет брат, сейчас-то я точно никуда не уйду. Скажу прямо: надо тебя спасать.

– Не надо меня спасать – не хочу.

– Тебе не надо, мне надо. Вот скажи мне, чего ты таким сделался, почему пивоварню забросил, сам того и гляди мхом порастёшь. Деньги закончатся скоро, на что жить будешь?

– Не твоё дело, – прорычал Хорст уже громче.

– Может и не моё, но только я не уйду, покуда ты мне ответ не дашь.

Поняв, что просто так меня не выставить, господин Шалькхаймер повернулся обратно и тяжело сел на кровати. Глянул на меня как жертва на палача. Я же подбоченился и даже ногу на ногу закинул.

– Ну так и что? Будешь рассказывать?

Потянулся бедолага к палинке, да я бутылку перехватил.

– Дай! – кричит.

– Нет, друг, больше у тебя этой гадости не будет. Зигхильда, принеси господину воды! – позвал я, открыв дверь. – Ты лучше расскажи, отчего печалишься.

Тяжело вздохнул пивовар, головой тряхнул, да начал своё невесёлое повествование:

– Всему виной зайцы проклятущие. Обманули же меня, снова обманули. Как глупого Ханса провели. И уж в который раз. Долго я думал, будто смогу вольпертингеров вырастить, да в лесу у себя поселить. Вон там, – он махнул рукой в окно. – Я ж их больше, чем своё пиво любил. Считай меня последним идиотом, но и пивоварню-то ради них завёл. Думал, разведу этих, потом новых куплю. Будут они вокруг скакать, а я стану смотреть и радоваться. На последнюю партию особенно большие надежды возлагал. Думал: вот они – настоящие. Всю мне голову запудрил торгаш, чтоб ему антихристовому семени, пусто было. Ходил ведь каждый день, как дурак, бугорочки на головах у них щупал, думал, будто вот-вот рога расти начнут, – по щеке господина Шалькхамера прокатилась слеза. – А потом ко мне Шмидхойзер пожаловал, уж не знаю, ангелы ли, черти ли его принесли. Только вот он прямо сказал: зайцы это простые, никакие не вольпертингеры. Я ж сначала ничего, только отмахнулся да в дом пошёл, а потом три шага шагнул и меня, как молнией ударило, как только на ногах устоял. Точно же зайцы! Ну, – думаю, – ничего, не впервой мне обманываться. Начал себя утешать, уговаривать. Да только не знал я с тех пор покоя. Всё мысли в голове роились, словно осы, так и ужалить норовили. Сна я в первые же дни лишился. Делать всё медленнее стал. Вот пришлось мне письмо писать. Сел пару фраз вывел, а потом снова накатило, и писать уж не могу. Сижу чуркой и в стену гляжу. Вот утро вставать пора, а лежу и с постели, и нет мочи подняться. А дальше, сам знаешь, палинка пошла. И за зайцев обидно, и за себя, что меня все обмануть горазды, а я на все уловки ведусь.