Я хоть и был во хмелю, едва подавил смешок и, скрывая улыбку, запихнул в рот кусок колбаски побольше. По мне так в загоне бегали самые обычные зайчата. Но Хорст говорил с таким восхищением, так сияли его глаза, всё лицо господина Шалькхамера наполнял такой энтузиазм, что я счел преступлением нарушать вдохновлённый настрой приятеля. Пусть же неизбежное разочарование наступит как можно позже и обернется наименьшими последствиями. В лучшем случае погрустит немного и закажет очередному проходимцу новую партию зайчат.

– А делать ты с ними чего намерен? – решил я поддержать разговор и отхлебнул ещё ароматного пива.

– Разведу, – широко улыбнулся Хорст, – а потом в лес выпущу, и будут у меня тут свои маленькие Баварские Альпы.

– Грандиозно, – развёл я руками. – А я-то думал, ты с них какую-то прибыль получить хочешь.

– Нет, друг. Ну не всё же серебром и золотом измеряется. Хочется же чего-то и для души. А меня-то и пивоварня прокормит.

Вот так почитай до полуночи и просидели. На утро уехал я от радушного хозяина и далее полгода у него не бывал. Пару раз в месяц мы обменивались письмами. Он меня к себе приглашал, да дела навалились, не смог я выбраться. Решил, что до дня святого Мартина даже и пытаться не стоит. Очень уж хотел узнать про зайчат, бес так и подталкивал под руку написать, но остерёгся. Вдруг попаду, как говорят, на больную мозоль? Но пиво-то я с тех пор покупал только от господина Шалькхамера, он же тогда-таки получил разрешение во Внутреннем городе торговать. Вкусное оно, словно черти варили, до сих пор помню. Нигде на королевской земле от Тартлау до Брооса такого не найти. Пил его и Хорста добрым словом поминал.

Только после дня святого Франциска Ассизского заметил я, что последнее письмо от товарища моего пришло в день Рождества Богородицы. А на моё он так и не ответил. Отправил ему ещё одно послание, и снова ничего не получил. Тогда я подождал ещё немного, а после дня святого Мартина направился прямиком в Нойштадт.

Открыла мне Зигхильда. Выражение её лица сразу показалось мне безрадостным и озабоченным.

– А, это Вы, господин? Вы, должно быть к хозяину. Но не думаю, что он захочет Вас принять, – произнесла она, тяжело вздохнув.

– А что случилось то?

– Нездоров он. – покачала головой женщина.

– Можно я всё-таки пройду?

– Проходите, – нехотя процедила она сквозь зубы и потупила взор.

Взглянув на двор, я сразу почуял неладное. Грязь, мусор, много опавших листьев. Никакого загона с зайчатами. Вместо него на груде досок громоздилась рассохшаяся старая бочка без дна.

Служанка тем временем угрюмо побрела вперёд. Я же последовал за ней.

– А чего случилось то? – не отставал я.

Мы вошли в дом. Там было чисто, но пахло несвежим.

– Да всему виной зайцы проклятущие. Говорила же я господину Шалькхамеру, чтоб он бросил эту затею. Не выведутся эти его вольпеншпиглеры из них. А он всё надеялся. Говорила, жену бы себе завёл, тогда б о зайцах и думать перестал. А он всё своё. Последних долго ждал. Всё думал, рога у них вырастут. Да какие рога, святой Иоанн Дамасский? По два раза на день бегал, проверял. Уж кнехты над ним подшучивать стали. Тут недавно заехал к нему господин Шмидхойзер за бочкой пива, да так и сказал: «Никакие они не вонпербрингеры, а самые что ни на есть зайцы, и нечего их держать, дармоедов, никакой пользы от них не будет». Он де сам охотник и зайцев постоянно бьёт, так вот такие они и есть, и бугорочки те у них на головах у всех имеются. Хозяин тогда только посмеялся в ответ да отмахнулся. Но, видимо мыслишка-то ему запала, да начала бедолагу точить. С той поры господин раздражительным сделался. На работников покрикивать начал, те уж не знали, куда от него и схорониться. И на пиво всё больше налегал. Сна тоже лишился. По ночам как в коридоре половицы заскрипят, всё знаю – хозяин идёт. То по дому ходит, то у окна стоит. Зайцев видеть больше не желал, велел не кормить больше, пока рога не вырастут. Ну да как их не корить, всё же божьи твари. Я уж тайком им носила, только бы он не видел. Однажды застал меня за этим занятием вечером – а сам он пьяным был – как отшвырнёт меня ручищей. Я так и упала. И больно, а ещё сильней обидно. А господин тем временем так по загончику пнул, что только доски затрещали. А потом второй раз и третий. Те и сломались вовсе. Сам он доски по сторонам раскидал. Зайцы-то по всему двору и разбежались, а потом уже из ворот повыскакивали. А хозяин тогда в дом ушёл, в комнате своей заперся и плакать начал. С того дня он дела на пивоварне забросил и на палинку налегать начал. Никогда за ним такого не водилось. А через неделю и вовсе от себя почти выходить перестал. Не ест почти ничего, исхудал, не бреется, одежду неделями не меняет, да вразуми его святая Мария Якоби. На пивоварне-то дела совсем худо пошли. Кнехты от рук отбились, сущий гоблинарий устроили, прости Господи. Без надзора у них всё вкривь и вкось выходит. Последняя партия пива кислая получилась, никто её покупать не стал, да пригрозили, ежели такое варево ещё на рынок привезут, не позволят нам больше торговать во Внутреннем Городе. И дались ему зайцы эти! По человеку-то не так горюют, как он по ним, окаянным. А деньги скоро кончатся, так и по миру пойдём.