Внимание её привлекли едва уловимые странности. Мгновения, которые должны были скользить привычно, но вдруг оказывались натянутыми, будто ткань пространства искривилась. Пятаков двигался так, как двигались все – неторопливо, расслабленно, с той уверенностью человека, который знает, что может взять, что хочет, но вдруг что—то изменилось. Пространство в номере стало иным. Не сразу, не резко, а будто бы незаметно, между взглядами, между морганиями.

Её глаза остановились на коллеге. Что—то в её движениях… едва ощутимо, но разительно отличалось от привычного. Неуловимое ощущение, что её тело подчиняется не совсем тем же законам, что и остальной мир. Она двигалась с прежней уверенностью, но теперь в этом было нечто неправильное. Тень улыбки на её лице… нет, не улыбки. Улыбка – это нечто человеческое, а то, что застыло на её губах, было пустым жестом, пародией на выражение эмоций.

Проститутка за стеклом подалась вперёд, едва слышно вдохнув. Она не сразу поняла, что именно её так пугает, но всё внутри уже сжималось в тугой, ледяной ком.

А затем это случилось.

Она не видела самого исчезновения. Видела только то, что происходило сразу после. Постель ещё сохраняла отпечаток его тела, но его самого уже не было. Как если бы он растворился в воздухе, превратившись в ничто, в пустоту, в тёмную воронку, которую она не могла объяснить. Она смотрела на это, и всё внутри неё кричало, умоляло отвернуться, перестать видеть, забыть.

Но она не могла.

Коллега в номере встала, медленно, тем же безупречным, пугающе спокойным движением. Словно то, что только что произошло, было чем—то обыденным, ничем не выбивающимся из течения ночи. Проститутка за стеклом прижала ладонь к губам, пытаясь не закричать. Глаза расширились, зрачки её дрожали, теряя способность фокусироваться.

А та просто подошла к зеркалу, посмотрела на себя, коснулась волос, чуть поправляя их пальцами. Медленно накинула халат, затянула пояс – все движения были такими, какими должны быть, но теперь в них не было человека. И когда она шагнула к двери, не оглядываясь, не замедляясь, не показывая даже тени беспокойства, женщина за стеклом больше не могла сдерживать себя.

Нет, это невозможно. Нет, этого не могло случиться. Нет, она не могла это видеть.

Она вырвалась из комнаты, сдавленно шепча эти слова, задыхаясь от ледяного ужаса, охватившего её до самых кончиков пальцев. Спотыкаясь, цепляясь за стену, пробираясь прочь, подальше, к свету, к людским голосам, где реальность всё ещё была твёрдой.

Город ещё не пробудился. Москва дышала глухо, вязко, как будто ночь ещё держала её в своей власти, не позволяя рассвету разлить по улицам первые оттенки дня. Серое небо нависало низко, обещая дождь, но капли не падали, застывая где—то на границе между предчувствием и реальностью. Воздух был наполнен прелым запахом асфальта, влажного после ночных испарений, и пустота улиц казалась неестественной, словно город затаился в ожидании чего—то, что вот—вот должно было случиться.

Женщина бежала, не разбирая дороги, спотыкаясь, сбиваясь, лавируя между фонарными столбами и случайными фигурами дворников, лениво подметающих тротуары. Её рваное пальто хлопало за спиной, словно грязные крылья. Волосы спутались, разметались, цепляясь за лицо, за шею, но она даже не пыталась их убрать. Её ноги – босые, грязные, замёрзшие – ударялись о каменную мостовую, но она не чувствовала боли. Страх заглушал всё: холод, усталость, разум.

Её дыхание было рваным, пересохшее горло сжималось от крика, который она не могла выпустить, пока бежала. Глаза безумно метались по сторонам, не в силах остановиться ни на одном объекте, ни на одном лице. Она не просто бежала – она спасалась. Но от чего? Кто преследовал её? Что шло за ней следом? Она и сама не знала.