Юлечка улеглась щекой на пушистой груди Виталия, потакая дремоте, а он созерцал пустоту над собой и вбирал всей поверхностью тела Юлин пульс, измеряющий теплыми пухлыми волнами время.

Пыльно-серый невнятный рассвет близоруко ткнулся в стену и клочками тумана попытался проникнуть в проем. Виталий отворил глаза. Юля спала, ее губы были влажно-мягко и сонно-жарко разомкнуты. В дальних закоулках своего капризного существа он различил предательский огонек, однако, не повинуясь ему, голову повернул набок, и мыслями овладело похмелье.

Неужто, достигнув болезненной маниакально мечты, он утратил способность к полету? Вершина покорена, и дальше – пусто? А где же победная эйфория хотя бы? Похмелье…

«Ну и нужно было все это?

Послезавтра домой ехать… В трескучем вагоне…

А дома сейчас спокойно… нормально… без взрывов и вихрей… Жена спит в уверенности, что Виталий, бедняга, в делах…»

Неуютный стыд вдруг оскоминой вырос во рту.

Виталий воровато отполз от Юли на край кровати. Он посмотрел в сумерках на свои колени, костляво и виновато торчащие из-под одеяла.

«Как-то неловко, но придется с Юлей разными тропами подбираться к дому. Нелепо».

И в лиловой подслеповатой комнате неожиданно ясной прорисовалась мысль о том, что события все необратимы, и вернуться в тот липкий от зноя день, когда ужалила Виталия эта притягающая новизна, не дано.

Ему вдруг непреодолимо захотелось скрыться все равно, где. Пропасть. Телепортироваться домой. Проснуться и удивиться, каким реалистичным может быть сон…

Юлечка сладостно потянулась, выныривая из сна. Реальная, жаркая, во плоти…

Она пододвинулась вплотную к Виталию, руками обхватывая его и полоня, пальцами тонкими, но настырными пробегая все самые беззащитные точки, взрывные точки, порабощая и взвинчивая опять…

Он не мог не сдаться. Виталий поворачивался к своей сирене, и во взгляде его металась обреченность, которая, однако, уже бесповоротно захлебывалась и тонула в новом приступе шторма…

Три дня пронеслись неделимым сеансом. Виталий гнал из себя мысли, прорывавшие диссонансами сладостный транс, одурение, в коем они прибывали. Дикий танец, фантастическая гимнастика душ и тел создавали вращение мира, то взлетавшего неуправляемым шаром ввысь, то пикирующего во мрак первозданного доисторического хаоса. Там в корнях человеческой эволюции путался разум, и зримы оставались лишь ощущения, переливающиеся по неровностям голой планеты раскаленными желеобразными сгустками. Времени суток не стало. Шквалы сменялись бризом, а потом мерное кружение вод вновь вскипало до гейзера, плещущего неукротимо… Временами внезапный сон принимал их в глубины покоя, но смирить это буйство и он не умел надолго.

В третье утро чудодейственная энергия стала вдруг угасать, и Виталий не смог уже гнать вторжение строгой реальности. Неожиданно наш герой всем нутром заторопился домой, стараясь, конечно же, скрыть этот факт. Но в горле его сбился комом почти истерический нетерпеж. Хотелось за волосы подтащить время, которое оказалось вдруг лишним, избыточным. Хотелось скорее выбраться из самодельного рая, чтобы скинуть с согбенных плеч ставшую теперь грузом радость. Тяжесть окаменевшей эйфории была пока неосознанна, но всеми мыслями, гримасами и движениями овладела противная суета, эгоистичная и почти непристойная. Поцелуи стали лживыми, а улыбка – сухой и ломкой. И Виталием завладел стыд и перед Юлечкой, и перед самим собой, и перед жизнью, страной и цивилизацией.

Кое-как запихав пожитки в дорожные сумки, они выкатились из мнимой свободы в свободу навязанную и зашагали в молчании на вокзал.