– А окна заклеены, как в Великую Отечественную.

– Все заклеивали. Скотчем простым или бумажным. Тут же главное, чтобы осколки не полетели. Взрывом выбивало и стекло, и пластик. А если окна с обеих сторон? Встанешь в углу между стен, сумку к груди прижмёшь и ждёшь, пока не кончится. Представляешь?

Нет, я не представляю.

Через два часа позвонил Павел Иванович и сообщил, что перемирие закончилось. Опять стреляют.

Сегодня Марина читала лекции в институте, а потому сдала меня на попечение своему товарищу из министерства культуры, по совместительству прозаику и драматургу преклонных лет В.И.

Мы с ним пошли по музеям.

Сначала – в многострадальный Краеведческий, чьё здание на треть разбомбили представители антитеррористической операции. По иронии судьбы бомбы ложились точно на зал истории Украины. Сейчас это крыло восстановлено и перестроено, сделаны окна во всю стену, надстроен третий этаж. Новую кирпичную кладку видно: она идёт по диагонали от земли до крыши, опираясь на треугольник старой. Внешней отделкой пока не занимались, но есть предложения оставить эту стену в таком виде навсегда – на память о войне.

Нас заставляют сдать не только верхнюю одежду, но и сумки, и по залам ходим налегке.

От бомбёжек экспонаты пострадали сильно, и на обозрение выставлены – святая святых! – музейные фонды.

– Тут же раскопки проводили почти археологические! – объясняет В. И. – Волонтёры слой за слоем снимали, так всё перемешалось!

Первый зал посвящён знаменитым землякам, их много, начиная от Сергея Прокофьева (село Красное Донецкой области) и заканчивая космонавтом Береговым (Енакиево). А Леонид Быков и Иосиф Кобзон и вовсе в одной краматорской школе учились.

Экспонатов не то чтобы мало, а как-то невпопад: расставлены без выработанной годами логики. Видно, что работники музея очень не хотели прекращать работу хоть на время, а потому для общего начала поставили возле одной стены соху и вилы, манекены в дамских нарядах начала ХХ века, пролётку и костюм космонавта с борщом в тюбике и гречневой кашей в пакете.

В других залах представлена посуда разных веков, фауна Донбасса и школьные годы чудесные – от кружевных манжет царских гимназий до кукол в пионерской форме.

– Я за такой партой сидел! Вот точно за такой! Только у нас крышка откидная была. Да ты, поди, такого и не помнишь!

Я тяжело вздыхаю, поскольку тоже сидела за такими партами, но в мой солидный возраст никто не верит.

– И вот такая люстра у нас была! – показывает В. И. на керосиновую люстру с зелёным абажуром, висящую над сценой семейного быта 50-х годов.

– Люстра пострадала, – говорит хранительница зала. – Треснула, кусок откололся, приклеили временно на скотч. Видите, где тень от крепления? Снаряд упал прямо перед порогом музея, нас ель защитила: высокая была, густая. А без неё неизвестно что бы тут было.

Это крыло стоит симметрично тому – разбомблённому, в тридцати метрах от него.

Сейчас от ели остался пенёк, у двух скифских каменных баб, стоящих рядом, откололись головы.

Внутренняя стена из тонкой, двухсантиметровой доски щедро чернеет сквозными дырками. Это рядом со входом, напротив бывшей ели. Выковыриваю из стены кусочек металла, похожий на обломок толстой проволоки. Он глубокой занозой вонзился под деревянную кожу. По кулацкой привычке засовываю в кошелёк, чтобы не потерять. Наверное, это осколок.

«Будешь сувениром!» – сообщаю ему.

На улице разыгралось солнце, весенний дымок горчит в горле. Мы идём к высокому берегу реки Кальмиус, к мемориалу ВОВ: высоким фигурам воина и шахтёра, к гранитным табличкам с именами погибших и выживших, к Вечному огню. Да, огонь горит. Он спрятан от порывистого берегового ветра в глубине мемориала. Вместе с нами к нему подходит юная парочка и стоит молча и серьёзно.