Христофор, не обращая внимания на взрослых, занимался тем, что нещадно бил младшего брата. Любомир, получив синяки под оба глаза, забился под кухонный стол вместе с Ульяной. Мне стало понятно, что Зулай не наговаривает, а, наоборот, недоговаривает о месте нашего пребывания. Видя жестокие удары Христофора, я боялась, что он оставит младшего брата слепым. На мои замечания, что так себя вести нельзя, Христофор огрызался и ругался матом.

– В тебя черти вселились, – не выдержала Зулай. – Джинны! Шайтаны! Ты плохой мальчик!

– Христофор, не трогай Любомира! – строго сказала я. – Уходи сейчас же из кухни!

– Замолчите обе! Приживалки! Я здесь главный! – грозил нам второклассник. – Не нравится, что я делаю, – валите в свои деревни! Мне в моем доме можно все!

Марфу Кондратьевну велено было не тревожить. Лев Арнольдович закрылся в своей комнате.

– Марфу Кондратьевну из кабинета не выманить даже в случае пожара. Если только это не пожар мировой революции, – горько пошутила Зулай. – По другому поводу ей слова нельзя сказать.

Но я все-таки решила поговорить со Львом Арнольдовичем. Он лежал на раскладушке в небольшой комнате, обставленной светлой мебелью пятидесятых годов прошлого века, и читал «Новую газету», не отвлекаясь на шум и крики.

– Мы Христофора не ругаем, – сконфуженно признался он, выслушав мою взволнованную речь про то, как тот избивает младшего брата и как мы прячем Любомира под столом. – Мы с Марфой Кондратьевной ждем, когда Христофор сам устыдится своих поступков как истинный христианин…

Обеда не было.

Зулай сказала:

– Здесь так – кто что схватит, тот то и жует! Расписания кормежки нет!

В холодильнике было пусто; там лежали заплесневелая кожура овощей и засохшая зелень. Создавалось впечатление, что хозяева использовали его вместо мусорного ведра.

– Как же вы питаетесь? – спросила я Зулай.

– Иногда появляется картошка, мы ее жарим. В основном хозяева вечером пирожки у метро покупают.

Обыскав все полки на кухне, я нашла несколько сморщенных картофелин и морковь.

– Суп сварю, если купят макароны, – пообещала я.

Зулай поманила меня к антресолям.

– Я там спрятала пакет «Роллтона», – шепотом призналась чеченка.

На запах супа все семейство устремилось в кухню. До этого родители прятались в своих комнатах, а дети то дрались, то часами заторможенно смотрели в экран телевизора.

Я разлила суп по тарелкам и подала к нему сухари, бывшие некогда мягким хлебом, завалившимся за горшки с засохшими цветами.

Прыткий Христофор, сидя на лавке, раздавал направо и налево свои комментарии:

– Ты, папа, не болтай много, а ты, мама, надоела со своими митингами. А ты, Зулай, живешь здесь по нашей милости, тебе надо меньше есть, чтобы нам больше еды доставалось.

– Зулай дала пакет «Роллтона», иначе не сварить бы мне суп, – заметила я.

Христофор презрительно захохотал.

Я кормила с ложки Ульяну и Любомира – младшие дети не были приучены пользоваться столовыми приборами, а Христофор, дурашливо хихикая, вылил воду из лейки на больную Аксинью, одетую в старое платье задом наперед. Она обиженно замычала.

– Что ты делаешь?! – строго спросила я.

Видя, что я не одобряю подобное, Христофор расхрабрился:

– Ты, нянька-рабыня, сейчас же уберешь за мной! Мне все можно!

И он бросил пустую лейку на пол.

– Христофор, так вести себя не следует, – сказала я.

– А я делаю что хочу! – Христофор показал мне язык, ловко запрыгнув на лавку босыми ногами, скакнул, как лягушка, и ударил локтем Ульяну. Девочка подавилась, закашлялась и в ужасе прижалась ко мне.

– Все, Христофор, ты, я вижу, поел и идешь играть в гостиную. – Я привстала из-за стола.