Лев Арнольдович, ссутулившись, протянул «старухе» сто рублей. Когда за ней захлопнулась входная дверь, он горько вздохнул, взял бутылку коньяка и ушел из квартиры.

Христофор с раннего детства привык повелевать прислугой – в их доме всегда жили батраки за еду.

– В моей чашке нет молока! Ну-ка добавь сахара, его вчера купили! Ты теперь моя рабыня! – покрикивал он, зашвырнув ранец с тетрадками на пианино.

Пожевав жвачку, Христофор начал крепить ее к заварному чайнику, найденному мной под газовой плитой и тщательно отдраенному. Грязная посуда накапливалась в доме со скоростью света, и едва я заканчивала ее мыть, нужно было вновь идти собирать по всем комнатам миски и чашки, одновременно подбирая пакеты от чипсов и сухарей и обертки от леденцов. Занимаясь уборкой, я не обращала внимания на Христофора. Тогда он пожевал вторую жвачку, обмотал ее вокруг сахарницы и показал мне язык.

– Из жвачки, как из пластилина, можно смастерить что угодно! – Я взяла из пачки новую жвачку и слепила из нее улитку. На крышке чайника улитка с рожками смотрелась отлично.

Христофор недоверчиво на меня покосился, но, увидев, что я говорю совершенно серьезно, выдохнул:

– Ух ты! Класс! – и, оставив меня в покое, убежал к Любомиру и Ульяне, которые смотрели мультики.

Не останавливаясь, я скребла и чистила грязный, запущенный дом. Намывая полы в коридоре, я услышала вопли и бросилась к детям. Христофор, весело смеясь, бросал в лицо младшей сестры кошек.

– Не нужно так делать, Христофор! Это глупая и опасная игра, – сказала я.

– Я москвич, а ты никто! Вон отсюда! – сразу нашелся Христофор.

– Все меняется, Христофор. Больше ты так делать не будешь, – сказала я, отобрав кошек и выпустив их в прихожую.

– Сука! – Христофор плюнул в меня.

– Стоп, Христофор! Хватит!

– Ты – сука! Я буду делать все, что мне вздумается! – разъярился Христофор и, схватив Любомира, ударил его головой об шкаф, а затем пребольно ущипнул Ульяну. Она громко заплакала. – Я буду делать что хочу! Захочу – убью их! Вначале Ульяну задушу, а потом Любомира зарежу, – громко орал Христофор. – И мне ничего за это не будет! Я – Завоеватель!

– Мне знакомы такие люди, как ты, Христофор! Ты хочешь быть главным и делаешь другим больно. Быть злым не значит быть сильным, в этом как раз твоя слабость, – спокойно объяснила я.

Взяв Христофора за руку, я вывела его из гостиной и закрыла дверь. Младшие опять уставились в телевизор.

– Подумай над своим поведением, – посоветовала я Христофору и продолжила мыть полы.

Христофор метнулся в комнату отца и вернулся оттуда с длинной упругой хворостиной, после чего стал бесстрашно хлестать ею меня по ногам.

– Вот тебе! – возмущенно кричал он. – Получай, сука! Изобью тебя, рабыня, а потом и мелким тварям головы откручу!

Ульяна и Любомир, услышав слова брата, отпрянули от экрана и заревели.

Восторгаясь собою, Христофор горделиво тряхнул каштановыми кудрями, но поскользнулся на мокром паркете и неловко упал. Было видно, что он сильно ушиб ногу и правую руку, в которой держал хворостину – она выпала из его пальцев. Лицо мальчика исказилось от боли.

– Видишь ли ты в своем падении Божественное провидение, Христофор? – вкрадчиво поинтересовалась я. – Так и будет с тобой происходить, пока не научишься быть человеком.

– Ах так?! – завизжал Христофор и, прихрамывая, заковылял в комнату отца.

Выражение его миловидного лица приобрело настолько свирепое выражение, что невольно почудилось, будто это и не ребенок вовсе, а самый настоящий монстр из геенны огненной, вселившийся в тело мальчика.

– Он пошел Аксинью бить, – сквозь слезы сказала Ульяна. – Спаси ее, тетя Полина! Он сейчас ее страшно изобьет! Он всегда так делает, когда злится.