Дальше – больше.

Коля Орлов был тяжело ранен разрывной пулей в ногу, а его однофамилицу Таню Орлову убили сразу, она не мучилась. «Орленка» Маша Гусева тащила на себе, но в какой-то момент он оттолкнул ее и велел всем уходить, а он прикроет отход группы. Командир Паша Москаленко согласился с этим решением.

Заплатив четырьмя жизнями, группа вырвалась из засады. «Орленка» живым не взяли – когда его окружили, он подорвал себя и немцев гранатой.

На месте их гибели после войны поставили символическое надгробие – памятник-кенотаф.

Соню Пашуканис и Лиду Новикову записали пропавшими без вести, так как их гибель никто не видел. В конверты с письмами родителям погибших друзей наши диверсанты вложили еще и листок со стихами, написанными Антониной Могилевской-Горьковой.

Неизбывна матери боль

И не властно время над ней.

Перед ними мы в вечном долгу

За «без вести» пропавших детей.

Не без вести пропали они,

А страну заслонили собой,

Даже имя своё не назвав,

С ходу бросились в смертный бой.

Сколько их, патриотов страны,

Грудью вставших её защищать,

Жизни отдали под Москвой,

Чтоб не смог её враг топтать!

Только после войны в немецких архивах было найдено донесение следующего содержания (перевод с немецкого): «05.11.1942 г. Усиленная разведывательная группа 707-й пехотной дивизии расстреляла в бою у Домашово (30 км северо-западнее Брянска) пятерых представителей противника, из них трех женщин, одетых в красноармейскую форму». Так была подтверждена гибель всех троих девушек.

Позже обветшавший памятник заменили, оставив прежний текст про "комсомольцев-добровольцев". Сейчас он выглядит вот так:

А вот теперь возвращаемся к письму в газету «студентки-орденоносца» Марии Гусевой.

«…Я вернулась в Москву зимой 1943 года. Первое время меня удивлял шум города, а вспышки над трамвайными проводами казались мне разрывами снарядов.

До войны я иногда думала, что нужно перейти в другой институт. Слишком часто говорили, что сталь – не дело для женщин, да и, признаться, математика и черчение трудно мне давались. Но, когда я подошла к знакомому зданию на Большой Калужской, к институту, о котором мечтала и думала в суровые партизанские будни все два года, я поняла, что никуда не смогу уйти, потому что институт, действительно, стал моим вторым домом.

Никогда в жизни не забуду этого чудесного дня: встречи с товарищами, с профессорами, с старыми аудиториями, гордость за дни, проведенные там, в отряде, за свою молодость – пусть трудную, но честную, за то, что в войне я нашла свое место. Студенты окружили меня, трогали орден, расспрашивали о ранении, о боях, и я чувствовала – может быть, это и не идет партизанке, – что сейчас заплачу от счастья. Я не умею объяснить это чувство, но каждый, кто возвращался с войны на родной завод, в школу, институт, поймет меня. Я сказала товарищам, что командование послало меня продолжать учебу.

Так я начала учиться. Снова лекции, конспекты, комсомольские собрания и студенческие вечера. Но читать газеты на лекциях по электротехнике, говорить «скучно» о технологии металлов я уже не могла. Передо мной вставали мертвые лица моих товарищей – студентов-партизан.

Я снова вспоминала строки писем из отряда: «Муся со звездочкой (так меня прозвали, когда я получила орден Красной Звезды), как ты учишься? Узнай, не вышла ли органическая химия Павлова. Напиши нам». И понимала, что слова, которые сказали мне в партизанском отряде: «Учитесь! Родине нужны образованные люди – врачи, инженеры, литераторы. Родина знает, что сейчас тяжело учиться, по это нужно!», – это были слова страны всем студентам.