За тавернами покачивались пришвартованные к берегу рыбачьи лодки, а поодаль высился цветистый храм, очевидно, единственная на всем взморье постройка, которую регулярно красили. Снаружи толпились зеваки и калеки, разношерстная толпа убогих, которым из-за увечья или болезни запрещен вход в храм.

– Давайте спросим монахов, может, они знают, где тут эти амбары, – предложил Сюй Да. Затем, вспомнив, с кем разговаривает, торопливо поправился:

– То есть я пойду спрошу. Вы оба ждите здесь. – Он взбежал по храмовым ступеням и исчез внутри.

Чжу мирно присела отдохнуть. Спустя миг Оюан последовал ее примеру – несомненно, у него болели ноги. Интересно, ему обидно, что в храмы евнуху ход заказан? Или уже нет? Сама-то Чжу не возражала: насмотрелась храмов на всю оставшуюся жизнь. Рядом со ступенями большая статуя Гуань Инь работала по совместительству бодхисатвой – покровительницей моряков. Интересно, Оюан знает, что Гуань Инь была мужским бодхисатвой, прежде чем стать женским? Наверное, такие вещи известны только монахам.

Мимо вразвалку прошествовала ватага людей бандитского вида. Было в них что-то неуловимо странное. Чжу осенило:

– Да это ж женщины!

К ее удивлению, Оюан просипел:

– Пиратки.

Сказал он это с таким отвращением, словно пиратки ему персонально помочились в вино и заставили выпить.

– Их предводитель – ублюдок Фан Гочжэнь.

Чжу это имя было известно: военачальник Фан держал под контролем часть берега к северу от Тайчжоу и никому не подчинялся.

– Он еще отвратней, чем Рисовый Мешок Чжан. Окружил себя женщинами. Не просто наложницами: они в деле, – эти слова Оюан практически выплюнул, – даже в экипаж его флота входят.

«Генерал Оюан смотрел на меня с такой ненавистью», – сказала Ма. Чжу догадалась, чем вызвана его вспышка гнева. Он ненавидел не пиратов, а женщин.

Чжу женщины нравились, пусть она себя к ним и не причисляла, зато очень не понравилось, как Оюан обошелся с Ма. И все же ее трогала та яростная, болезненная гордость, с которой он держался, – безнадежный вызов миру, не желающему увидеть за внешним обликом мужскую суть. Она достаточно долго отрицала в себе все женское, чтобы понимать, как страх и отвращение могли превратиться у Оюан в отторжение от женщин в целом.

Когда пиратки скрылись из виду, Чжу обратила внимание на прочих храмовых бездельников. Взгляд ее упал на кучку калек-оборванцев, сидевших кружком на корточках и азартно наблюдавших за боями сверчков в ожидании собратьев-рыбаков, которые молились в храме о спокойном море. Не только монахи, подумалось Чжу, любят посплетничать.

– Если я оставлю тебя тут на минутку, ты уплывешь обратно в Интянь, просто чтобы меня позлить?

– Я не хочу тебя злить, – мрачно ответил Оюан. Сквозь ротовую щель маски блеснули его зубы. Куда белее и ровнее, чем у любого известного ей наньжэня. Может, это все монгольская диета? – Я хочу тебя выпотрошить, вернуть себе войско и пойти на Даду.

Чжу окинула его долгим взглядом.

– И как тебе удалось провернуть такое эпичное предательство? Загадка. У тебя же что на уме, то и на языке.

К счастью, Сюй Да уже вышел из храма. По его лицу было понятно, что от монахов он ничего не добился.

– Они называют его островом с крепостью.

Оюан не снял маску. Сидя в обеденном зале постоялого двора, Оюан рассеянно слушал речь Чжу, обращенную к воинам. Чжу подождал, пока трактирщик расставит дымящиеся миски прозрачного жирного супа с мелко нарезанными бамбуковыми побегами и красными ягодами годжи, и продолжил:

– Это один из тех скалистых островков, которые видны с берега. Юаньцы согнали оттуда рыбацкое селение и построили там склады. Все подступы с моря закрыты отвесными стенами, попасть на остров или покинуть его можно только через охраняемую гавань, где стоит грузовой флот.