– Ты чего так разогнался, Лео? За тобой кто-то гонится?

Передо мной стоял Альвин Фосс, который жил со своей матерью в квартире над нашей. Ему было семнадцать, но он всегда выглядел старше своего возраста из-за любви к официальной одежде – выглаженные рубашки холодных оттенков, в любую погоду – черный пиджак. В жаркие летние дни он просто набрасывал его на плечи, и тот развивался у него за спиной подобно мантии. Лицо у Альвина было нетипичное, с выступающими скулами, заостренное. Рыжие волосы и теплые бледно-зеленые глаза наталкивали на мысли о кельтах, но в этом не было ничего удивительного – Шарлотта, мать Альвина, была наполовину ирландкой.

– Нет, – я быстро покачал головой и судорожно выдохнул, – все нормально.

Альвин задумчиво хмыкнул и осмотрел меня с головы до ног. В силу возраста мы не были друзьями, но всегда хорошо ладили. Наши матери были подругами, поэтому нам приходилось часто видеться.

По всей вероятности, выглядел я совсем погано, потому что Альвин сказал:

– Слушай, я вообще-то собирался сходить за пленкой, но я вполне могу заняться этим и в другой раз. Хочешь зайти на кофе?

Я хотел отказаться – ведь мне нужно было срочно, срочно! нырнуть в свою постель и накрыться с головой одеялом, но потом я подумал: а почему бы и нет? Лучше провести время в компании хорошо знакомого человека, чем добровольно сдаться обществу четырех стен. Поэтому я согласился, и через пять минут мы уже сидели на кухне в квартире Фоссов.

– Знаешь, похоже, что кофе закончился, – сказал Альвин, заглянув в белый настенный шкафчик, – но есть чай. Будешь с бергамотом или фруктовый?

– А зеленого нет?

На губах Альвина появилась извиняющаяся улыбка.

– Зеленого нет.

– Тогда с бергамотом.

У них дома пахло древесными духами Шарлотты, пряностями и пылью. Квартира казалась просторной из-за обилия белых красок. На светлых стенах маячили разноцветные пятна – фотографии в рамках. Альвин любил снимать и всюду таскал с собой старенькую камеру. Фотографии были разными – случайные люди, лес, грозовое небо, какие-то приятели Альвина, его мать, но ни на одном снимке не было его отца. Я спросил Альвина о нем, когда был на пару лет младше. Он не разозлился, но помрачнел и ответил, что им с матерью пришлось уйти. Я не стал уточнять, что произошло. Мама сказала больше никогда не спрашивать Альвина об этом. И я не спрашивал. Позже я узнал, что отец Альвина любил только две вещи: пить и срывать злобу на жене и сыне.

– Ну, приятель, – сказал он, усаживаясь напротив меня, – в чем дело?

Я неотрывно смотрел на то, как чайный пакетик тонет в кружке, чувствуя, что меня все еще не отпустило до конца.

– Лео?

– Все нормально.

– Не похоже. На улице мне показалось, что ты вот-вот упадешь в обморок или расплачешься.

Я почувствовал, как у меня краснеют уши, но ничего не ответил. Альвин неторопливо размешивал сахар в своей кружке, рассматривая что-то у меня за спиной. Он всегда был тактичен и никогда не позволял себе лишнего, и обычно это располагало к нему окружающих.

– Я всегда думал, что обрабатывать пленку дома чудовищно сложно, – негромко сказал он. – Под рукой должны быть проявитель и закрепитель, дистиллированная вода и еще много чего. Нужно запереться в темной комнате, проверить, чтобы все растворы были правильной температуры. Затем стоит аккуратно отмотать пленку с кассеты, вставить ее в бачок, который потом придется крутить по часовой стрелке. Нужно вовремя залить проявитель, потом заменить его стоп-раствором. Важно соблюсти все-все. В самом конце только и останется, что помолиться, чтобы все прошло хорошо, промыть пленку и развесить ее сушиться.